Осень
Утиных крыльев переплеск.
И на тропинках заповедных
Последних паутинок блеск,
Последних спиц велосипедных.
И ты примеру их последуй,
Стучись проститься в дом последний,
В том доме женщина живет
И мужа к ужину не ждет.
Она откинет мне щеколду,
К тужурке припадет щекою,
Она, смеясь, протянет рот.
И вдруг, погаснув, все поймет—
Поймет осенний зов полей,
Полет семян, распад семей…
Озябшая и молодая,
Она подумает о том,
Что яблонька и та — с плодами,
Буренушка и та — с телком.
Что бродит жизнь в дубовых дуплах,
В полях, домах, в лесах продутых,
Им — колоситься, токовать.
Ей — голосить и тосковать.
Как эти губы жарко шепчут:
«Зачем мне руки, груди, плечи?
К чему мне жить и печь топить
И на работу выходить?»
Ее я за плечи возьму —
Я сам не знаю, что к чему…
А за окошком в юном инее
Лежат поля из алюминия.
По ним — черны, по ним — седы,
До железнодорожной линии
Сужаясь, тянутся следы.
Андрей Вознесенский (1933-2010)
Autumn
The flapping of ducks’ wings.
And on the pathways in the parks
the shimmer of the last cobwebs
and of the last bicycle spokes.
You should listen to what they are hinting:
go knock at the door of the last house for leave-taking;
in that proper house a woman lives
who does not expect a husband for supper.
She will release the bolt for me
and nuzzle against my coat,
she will laugh as she offers her lips to me;
and suddenly, gone limp, she will understand everything —
the autumn call of the fields,
the scattering of seed in the wind, the breakup of families…
Still young, trembling with cold,
she will think about how
even the apple tree bears fruit
and the old brown cow has a calf
and how life ferments in the hollows of oaks,
in pastures, in houses, in windswept woods,
ripening with the grain, treading with woodcocks,
and she will weep, sick with desire,
whispering, «What good are they to me:
my hands, my breasts? What sense does it make
to live as I do, lighting the stove,
repeating my daily round of work?»
And I shall embrace her —
I who can’t make sense of it either —
while outside, in the first hoarfrost,
the fields turn aluminum.
Across them — black across them — black and gray
my footprints will march
to the railway station.
1959 Andrey Voznesensky
Translated by Stanley Kunitz
