* * *
Vetro son fatti i fiumi, e i ruscelli
gli serra di fuor ora la freddura;
vestiti son i monti e la pianura
di bianca neve e nudi gli arbuscelli,
l’erbette morte, e non cantan gli uccelli
per la stagion contraria a lor natura;
Borea soffia, ed ogni creatura
sta chiusa per lo freddo ne’ sua ostelli.
Ed io, dolente, solo ardo ed incendo
in tanto foco, che quel di Vulcano
a rispetto non è favilla;
E giorno e notte chiero, a giunta mano,
alquanto d’acqua al mio signor, piangendo,
né posso impetrar sol una stilla.
Giovanni Boccaccio |
* * *
Стеклом покрылись ручейки и реки,
Задул борей, обрушив снег тяжёлый
На побелевшие холмы и долы,
Трава поблекла, умерев навеки.
Природой точно правит недруг некий:
Живое в норы спряталось, и голы
Леса, где скован стужей писк весёлый,
Владычит холод в звере, в человеке.
А я огонь в груди скорбящей прячу:
С ним рядом пламя грозное Вулкана,
Как искра догоревшая, убого.
Дождя выпрашиваю беспрестанно,
Сложив молитвенно ладони, плачу,
Но даже капли не дождусь от Бога.
Джованни Боккаччо
Перевод Р. Дубровкина |
* * *
Intorn’ad una fonte, in un pratello
di verdi erbette pieno e di bei fiori,
sedean tre angiolette, i loro amori
forse narrando, ed a ciascuna ’l bello
viso adombrava un verde ramicello
ch’i capei d’or cingea, al qual di fuori
e dentro insieme i dua vaghi colori
avvolgeva un suave venticello.
E dopo alquanto l’una alle dua disse
(com’io udi’): « Deh, se per avventura
di ciascuna l’amante or qui venisse,
fuggiremo noi quinci per paura? »
A cui le due risposer: «Chi fuggisse,
poco savia saria, con tal ventura!»
Giovanni Boccaccio |
* * *
На мураву присев у родника,
Три ангельских созданья обсуждали
Возлюбленных, — от истины едва ли
Была моя догадка далека.
Струясь из-под зеленого венка,
Густые кудри златом отливали,
И цвет на цвет взаимно набегали,
Послушные дыханью ветерка.
Потом я слышал, как одна спросила:
«А что, как наши милые сейчас
Сюда пришли бы? Что бы с нами было?
Мы скрылись бы от их нескромных глаз?»
В ответ подруги: «Никакая сила
Спасаться бегством не заставит нас».
Джованни Боккаччо
Перевод Е. Солоновича |
* * *
Fuggit’ è ogni vertù, spent’ è il valore
che fece Italia già donna del mondo,
e le Muse castalie son in fondo,
né cura quas’ alcun del lor onore.
Del verde lauro più fronda né fiore
in pregio sono, e ciascun sotto il pondo
dell’ arricchir sottentra, e del profondo
surgono i vizi triunfando fore.
Per che, se i maggior nostri hanno lasciato
il vago stil de’ versi e delle prose,
esser non deti maraviglia alcuna.
Piangi dunque con meco il nostro stato,
l’uso moderno e l’орrе vizïose,
cui oggi favoreggia la fortuna.
Giovanni Boccaccio |
* * *
Италия, в былом всех стран царица.
Где доблести твои и гений твой?
Кастальский хор умолк—теперь любой
Над честью муз божественных глумится.
В цене упали лавры — кто стремится
Стяжать их в дни, когда, гордясь собой,
Зло шествует с поднятой головой
И каждый жаждет лишь обогатиться.
Коль в прозе и стихах высокий слог
Давно утрачен лучшими из нас,
Ждать от тебя нельзя чудес искусства.
Скорби же вслед за мной о том, что рок
Так благосклонен сделался сейчас
К тем, чей язык убог и низки чувства.
Джованни Боккаччо
Перевод Ю. Корнеева |
* * *
Dormendo, un giorno, in sonno mi parea
quasi pennuto volar verso il cielo
drieto all’orme di quella, il cui bel velo
cenere è fatto, ed ella è fatta dea.
Quivi sí vaga e lieta la vedea,
ch’arder mi parve di più caldo gelo
ch’io non solea, e dileguarsi il gelo
ch’ in pianto doloroso mi tenea.
E, guardando, l’angelica figura
la man distese, come se volesse
prender la mia; ed io mi risvegliai.
Oh quanta fu la mia disavventura!
Chi sa, se ella allor preso m’avesse,
e s’io quaggiù più ritornava mai?
Giovanni Boccaccio |
* * *
Раз я уснул — и, мнилось, к тверди синей
Меня на крыльях легких подымало
Вослед за той, чье в пепел покрывало
Рассыпалось, она ж взнеслась богиней.
И в радости все чище и невинней
Казалось, жарким пламенем пылала,
Безвестным мне; горенье растопляло
В тоске меня сжимавший лед и иней.
И ангелоподобная с улыбкой
Простерла руку, словно бы желая
Пожать мою. Но тут я пробудился.
Судьба моя такой предстала зыбкой!
Возьми тогда меня к себе, благая,—
О, я сюда б вовек не возвратился.
Джованни Боккаччо
Перевод Ю. Верховского |
