My Playmate
THE PINES were dark on Ramoth hill,
Their song was soft and low;
The blossoms in the sweet May wind
Were falling like the snow.
The blossoms drifted at our feet,
The orchard birds sang clear;
The sweetest and the saddest day
It seemed of all the year.
For, more to me than birds or flowers,
My playmate left her home,
And took with her the laughing spring,
The music and the bloom.
She kissed the lips of kith and kin,
She laid her hand in mine
What more could ask the bashful boy
Who fed her father’s kine?
She left us in the bloom of May
The constant years told o’er
Their seasons with as sweet May morns,
But she came back no more.
I walk, with noiseless feet, the round
Of uneventful years;
Still o’er and o’er I sow the spring
And reap the autumn ears.
She lives where all the golden year
Her summer roses blow;
The dusky children of the sun
Before her come and go.
There haply with her jewelled hands
She smooths her silken gown,—
No more the homespun lap wherein
I shook the walnuts down.
The wild grapes wait us by the brook,
The brown nuts on the hill,
And still the May-day flowers make sweet
The woods of Follymill.
The lilies blossom in the pond,
The bird builds in the tree,
The dark pines sing on Ramoth hill
The slow song of the sea.
I wonder if she thinks of them,
And how the old time seems,—
If ever the pines of Ramoth wood
Are sounding in her dreams.
I see her face, I hear her voice;
Does she remember mine?
And what to her is now the boy
Who fed her father’s kine?
What cares she that the orioles build
For other eyes than ours,—
That other hands with nuts are filled,
And other laps with flowers?
O playmate in the golden time!
Our mossy seat is green,
Its fringing violets blossom yet,
The old trees o’er it lean.
The winds so sweet with birch and fern
A sweeter memory blow;
And there in spring the veeries sing
The song of long ago.
And still the pines of Ramoth wood
Are moaning like the sea,—
The moaning of the sea of change
Between myself and thee!
John Greenleaf Whittier (1807-1892)
Подруга детства
Сосновый бор Рамота пел
О счастье и весне,
И в майском ветре лепестки
Порхали, словно снег.
Цвет яблонь опадал у ног
Под пенье птиц в саду,
Но для меня был этот день
Мрачней всех дней в году.
В тот день покинула свой дом
Подруга игр моих
И увезла с собой весну
И пенье птиц лесных.
Целуя близких, мне она
Лишь руку подала, —
Чего ещё добиться мог
Подпасок из села?
Она уехала весной.
Не раз с тех пор весна
К нам возвращалась в край лесной,
Но только не она.
Мы незаметно здесь живем,
И я встречаю май
Посевом, а пред сентябрём
Сбираю урожай.
А у неё там круглый год
Цветенье летних роз,
И в декабре их не сожжёт
Дыханием мороз.
Рука её, в перстнях, шелка
Оправит у зеркал, —
Не домотканный холст, куда
Орехи я ссыпал.
Для нас здесь дикий виноград
Рамотский холм взрастил,
Орехи зрелые висят
В лесах у Фоллимил.
Купавы, гнёзда птиц, простор,
И воздух голубой,
Для нас шумит сосновый бор,
Как ласковый прибой.
Они не снятся больше ей,
Она забыла их,
Рамотских сосен гулкий шум
В её мечтах затих.
Во сне мне грезились не раз
Черты её лица, —
Но что ей отрок тот, что пас
Коров её отца?
Что иволги здесь гнёзда вьют,
Но не для наших глаз,
И что в орешнике приют
Даёт другим запас?
Подруга отроческих дней,
В лесу так мягок мох.
И веет тоньше и нежней
Фиалок чистый вздох.
Под майским ветром у воды
Берёзы шелестят,
И песню звонкую дрозды
Поют на старый лад.
Угрюм рамотских сосен шум,
И хвойный их прибой
Гудит, как эхо перемен,
Меж мною и тобой!
Джон Гринлиф Уиттьер
Перевод Михаила Александровича Зенкевича
