След в море
В том городе мне было двадцать лет.
Там снег лежал с краев, а грязь — в середке.
Мы на отшибе жили. Жидкий свет
Сочился в окна. Веял день короткий.
И жил сверчок у нас в перегородке,
И пел жучок всего один куплет
О том, что в море невозможен след,
А все же чудно плыть хотя бы в лодке.
Была зима. Картошку на обед
Варили к атлантической селедке
И в три часа включали верхний свет.
В пятиугольной комнате громадной,
Прохладной, словно церковь, и пустой,
От синих стен сквозило нищетой,
Но эта нищета была нарядной
По-своему: древесной чистотой,
Тарелкой древней, глиной шоколадной,
Чернильницей с грустившей Ариадной
Над медной нитью, как над золотой.
И при разделе от квартиры той
Достались мне Державин, том шестой,
И ужас перед суетностью жадной.
Я там жила недолго, но тогда,
Когда была настолько молода,
Что кожа лба казалась голубою,
Душа была прозрачна, как вода,
Прозрачна и прохладна, как вода,
И стать могла нечаянно любою.
Но то, что привело меня сюда,
Не обнищало светом и любовью.
И одного усилья над собою
Достаточно бывает иногда,
Чтоб чудно просветлеть и над собою
Увидеть, как прекрасна та звезда,
Как все-таки прекрасна та звезда,
Которая сгорит с моей судьбою.
1968
Юнна Мориц (г.р. 1937)
In that town I was twenty…
In that town I was twenty. Snow there lay
Around the edges: in the middle, mud.
We lived apart. In the windows seeped
A liquid daylight. The short day breathed.
In our partition lived a cricket
And a beetle sang: always the same couplet
About the sea being trackless, but to sail,
Even in a dinghy, is wonderful.
It was winter. Potatoes for our dinner
Were cooked for salted herrings.
At three o’clock the upper light came on.
In the huge five-cornered room
Like a church, so cool and empty, poverty
Showed through in the blue walls.
But, in its own way, even that poverty
Was elegant: with wooden cleanliness,
With antique plates, with brown clay pottery,
An inkwell, with an Ariadne mourning
Over her bronze thread, as if it were gold.
And at the division of that flat
I got Derzhavin, volume six,
And a horror of greedy vanity.
I did not live there long; but at that time
I still was young enough
For the skin of my forehead to be blue:
My spirit translucent as water
Transparent, fresh as water-by God’s will
I could have become anyone.
But that which brought me here was not poor
In love, or light. Alone, sometimes,
The effort over oneself is enough
To brighten wonderfully; and to glimpse
Above one, how lovely is that star,
How lovely, notwithstanding, is that star
That with my destiny burns.
Yunna Morits
Translated by J. R. Rowland
