Стихотворение французского поэта Шарля Бодлера (1821–1867) «Благословение» на французском языке и в четырех переводах на русский язык.
Bénédiction
Lorsque, par un décret des puissances suprêmes,
Le Poète apparaît en ce monde ennuyé,
Sa mère épouvantée et pleine de blasphèmes
Crispe ses poings vers Dieu, qui la prend en pitié :
— « Ah ! que n’ai-je mis bas tout un nœud de vipères,
Plutôt que de nourrir cette dérision !
Maudite soit la nuit aux plaisirs éphémères
Où mon ventre a conçu mon expiation !
Puisque tu m’as choisie entre toutes les femmes
Pour être le dégoût de mon triste mari,
Et que je ne puis pas rejeter dans les flammes,
Comme un billet d’amour, ce monstre rabougri,
Je ferai rejaillir ta haine qui m’accable
Sur l’instrument maudit de tes méchancetés,
Et je tordrai si bien cet arbre misérable,
Qu’il ne pourra pousser ses boutons empestés ! »
Elle ravale ainsi l’écume de sa haine,
Et, ne comprenant pas les desseins éternels,
Elle-même prépare au fond de la Géhenne
Les bûchers consacrés aux crimes maternels.
Pourtant, sous la tutelle invisible d’un Ange,
L’Enfant déshérité s’enivre de soleil
Et dans tout ce qu’il boit et dans tout ce qu’il mange
Retrouve l’ambroisie et le nectar vermeil.
II joue avec le vent, cause avec le nuage,
Et s’enivre en chantant du chemin de la croix ;
Et l’Esprit qui le suit dans son pèlerinage
Pleure de le voir gai comme un oiseau des bois.
Tous ceux qu’il veut aimer l’observent avec crainte,
Ou bien, s’enhardissant de sa tranquillité,
Cherchent à qui saura lui tirer une plainte,
Et font sur lui l’essai de leur férocité.
Dans le pain et le vin destinés à sa bouche
Ils mêlent de la cendre avec d’impurs crachats ;
Avec hypocrisie ils jettent ce qu’il touche,
Et s’accusent d’avoir mis leurs pieds dans ses pas.
Sa femme va criant sur les places publiques :
« Puisqu’il me trouve assez belle pour m’adorer,
Je ferai le métier des idoles antiques,
Et comme elles je veux me faire redorer ;
Et je me soûlerai de nard, d’encens, de myrrhe,
De génuflexions, de viandes et de vins,
Pour savoir si je puis dans un cœur qui m’admire
Usurper en riant les hommages divins !
Et, quand je m’ennuierai de ces farces impies,
Je poserai sur lui ma frêle et forte main ;
Et mes ongles, pareils aux ongles des harpies,
Sauront jusqu’à son cœur se frayer un chemin.
Comme un tout jeune oiseau qui tremble et qui palpite,
J’arracherai ce cœur tout rouge de son sein,
Et, pour rassasier ma bête favorite
Je le lui jetterai par terre avec dédain ! »
Vers le Ciel, où son oeil voit un trône splendide,
Le Poète serein lève ses bras pieux
Et les vastes éclairs de son esprit lucide
Lui dérobent l’aspect des peuples furieux :
— « Soyez béni, mon Dieu, qui donnez la souffrance
Comme un divin remède à nos impuretés
Et comme la meilleure et la plus pure essence
Qui prépare les forts aux saintes voluptés !
Je sais que vous gardez une place au Poète
Dans les rangs bienheureux des saintes Légions,
Et que vous l’invitez à l’éternelle fête
Des Trônes, des Vertus, des Dominations.
Je sais que la douleur est la noblesse unique
Où ne mordront jamais la terre et les enfers,
Et qu’il faut pour tresser ma couronne mystique
Imposer tous les temps et tous les univers.
Mais les bijoux perdus de l’antique Palmyre,
Les métaux inconnus, les perles de la mer,
Par votre main montés, ne pourraient pas suffire
A ce beau diadème éblouissant et clair ;
Car il ne sera fait que de pure lumière,
Puisée au foyer saint des rayons primitifs,
Et dont les yeux mortels, dans leur splendeur entière,
Ne sont que des miroirs obscurcis et plaintifs ! »
Charles BAUDELAIRE (1821–1867)
Благословение
Когда веленьем сил, создавших все земное,
Поэт явился в мир, унылый мир тоски,
Испуганная мать, кляня дитя родное,
На Бога в ярости воздела кулаки.
«Такое чудище кормить! О, правый Боже,
Я лучше сотню змей родить бы предпочла,
Будь трижды проклято восторгов кратких ложе,
Где искупленье скверн во тьме я зачала!
За то, что в матери уроду, василиску,
На горе мужу Ты избрал меня одну,
Но, как ненужную любовную записку,
К несчастью, эту мразь в огонь я не швырну,
Я Твой неправый гнев обрушу на орудье
Твоей недоброты, я буду тем горда,
Что это деревце зачахнет на безлюдье
И зачумленного не принесет плода».
Так, не поняв судеб и ненависти пену
Глотая в бешенстве и свой кляня позор,
Она готовится разжечь, сойдя в Геенну,
Преступным матерям назначенный костер.
Но ангелы хранят отверженных недаром,
Бездомному везде под солнцем стол и кров,
И для него вода становится нектаром,
И корка прелая — амброзией богов.
Он с ветром шепчется и с тучей проходящей,
Пускаясь в крестный путь, как ласточка в полет
И Дух, в пучине бед паломника хранящий,
Услышав песнь его, невольно слезы льет.
Но от его любви шарахается каждый,
Но раздражает всех его спокойный взгляд,
Всем любо слышать стон его сердечной жажды
Испытывать на нем еще безвестный яд.
Захочет он испить из чистого колодца,
Ему плюют в бадью. С брезгливостью ханжи
Отталкивают все, к чему он прикоснется,
Чураясь гением протоптанной межи.
Его жена кричит по рынкам и трактирам:
За то, что мне отдать и жизнь и страсть он мог,
За то, что красоту избрал своим кумиром,
Меня озолотит он с головы до ног.
Я нардом услажусь и миррой благовонной,
И поклонением, и мясом, и вином.
Я дух его растлю, любовью ослепленный.
И я унижу все божественное в нем.
Когда ж наскучит мне весь этот фарс нелепый
Я руку наложу покорному на грудь,
И эти ногти вмиг, проворны и свирепы,
Когтями гарпии проложат к сердцу путь.
Я сердце вылущу, дрожащее как птица
В руке охотника, и лакомым куском
Во мне живущий зверь, играя, насладится,
Когда я в грязь ему швырну кровавый ком.
Но что ж Поэт? Он тверд. Он силою прозренья
Уже свой видит трон близ Бога самого.
В нем, точно молнии, сверкают озаренья,
Глумливый смех толпы скрывая от него.
«Благодарю, Господь! Ты нас обрек несчастьям,
Но в них лекарство дал для очищенья нам,
Чтоб сильных приобщил к небесным сладострастьям
Страданий временных божественный бальзам.
Я знаю, близ себя Ты поместишь Поэта,
В святое воинство его Ты пригласил.
Ты позовешь его на вечный праздник света,
Как собеседника Властей, Начал и Сил.
Я знаю, кто страдал, тот полон благородства,
И даже ада месть величью не страшна,
Когда в его венце, в короне первородства,
Потомство узнает миры и времена.
Возьми все лучшее, что создано Пальмирой,
Весь жемчуг собери, который в море скрыт.
Из глубины земной хоть все алмазы вырой, —
Венец Поэта все сиянием затмит.
Затем что он возник из огненной стихии
Из тех перволучей, чья сила так светла,
Что, чудо Божие, пред ней глаза людские
Темны, как тусклые от пыли зеркала».
Шарль Бодлер
Перевод В. Левика
Благословение
Когда по велению верховных судеб
В сей унылый мир нисходит поэт,
Его мать с проклятьями подымает к небу
Кулаки и жалуется Господу:
«О, лучше бы мне родить клубок эхидн,
Чем выкармливать грудью этот позор.
Да будет проклята ночь мимолетных ласок,
Когда я зачала искупленье свое!
Раз ты меня выбрал из всех женщин
Быть омерзением супругу моему,
Раз я не могу швырнуть, как записку
Любовную, этого урода в камин,
Я выплесну на орудие твоего гнева
Всю ненависть, что переполняет меня.
Я так изломаю этот жалкий кустарник,
Что он не распустит зараженных цветов».
Так, захлебываясь пеною злобы,
Она, не понимая предначертанной судьбы,
Себе готовит на дне Геенны
Костер, предназначенный для преступных матерей.
Меж тем невидимым покровом духов
Обездоленное опьяняется солнцем дитя.
И во всем, что ест и пьет, он находит
Амброзию и нектар – пищу богов.
Он играет с ветром, он беседует с тучей.
Он поет в восторге на крестном пути,
И Ангел-хранитель путей его – плачет,
Видя его веселым, как птичка в лесу.
Все, кого он хочет любить, со страхом
Наблюдает его, а потом, осмелев,
Наперебой стараются вызвать слезы
И пробуют свою свирепость на нем.
Они мешают с плевками и пеплом
Его скудную пищу – вино и хлеб,
Лицемерно швыряют все, чего он коснется,
И стыдятся ступать по его следам.
Жена его ходит, крича по базарам:
«Раз я так прекрасна, что он обожает меня,
Хочу, как древние истуканы,
Быть раззолоченной с головы до ног!
Хочу упиться нардом и миррой,
Коленопреклоненьями, жертвенным мясом, вином,
Чтобы узнать, могу ли я, на смех в сердце,
Меня обожающем, заступить богов.
А когда мне наскучат кощунственные балаганы,
Хрупкую и сильную руку наложу на него,
И ногти мои, подобные когтям гарпий,
До самого сердца сумеют найти путь.
Как птенчика, что трепещет и бьется,
Я вырву алое сердце из его груди,
А потом швырну его наземь с презреньем,
Чтобы накормить моего любимого пса!»
К небу, где видится сияние трона,
Благочестивые простирает руки поэт,
И широкие молнии его лучезарного духа
Озаряют смятение яростных толп.
«Да будет благословен дающий страданье,
Как божественное целение наших распутств,
Как лучшую и самую чистую сущность,
Что готовит сильных для святых блаженств!
Знаю, что поэту уготовано место
В священных рядах Ангельских сил,
Знаю, что он из званных на вечный праздник
Тронов, Начал, Властей и Господств!
Знаю, что страдание – единственная доблесть,
Которой не умалят ни земля, ни ад.
Для того, чтоб сплесть мой венок, надо
Искусство всех времен и миров.
Все потерянные сокровища древней Пальмиры,
Все металлы и жемчуг неведомых морей,
Собранные вашею рукой, – недостойны
Моего ослепительного венца.
Он будет соткан из чистого света,
Собранного в горне первичных лучей,
Которого смертные очи во всем их блеске –
Лишь замутненные и жалкие зеркала».
Шарль Бодлер
Перевод М. Волошина
Благословение
Лишь в мир тоскующий верховных сил веленьем
Явился вдруг поэт – не в силах слез унять,
С безумным ужасом, с мольбой, с богохуленьем
Простерла длани в высь его родная мать!
«Родила б лучше я гнездо ехидн презренных,
Чем это чудище смешное… С этих пор
Я проклинаю ночь, в огне страстей мгновенных
Во мне зачавшую возмездье за позор!
Лишь мне меж женами печаль и отвращенье
В того, кого люблю, дано судьбой вдохнуть;
О, почему в огонь не смею я швырнуть,
Как страстное письмо, свое же порожденье!
Но я отмщу за все: проклятия небес
Я обращу на их орудие слепое;
Я искалечу ствол, чтобы на нем исчез
Бесследно мерзкий плод, источенный чумою!»
И не поняв того, что Высший Рок судил,
И пену ярости глотая в исступленье,
Мать обрекла себя на вечное сожженье –
Ей материнский грех костер соорудил!
А между тем дитя, резвяся, расцветает;
То – Ангел осенил дитя своим крылом:
Малютка нектар пьет, амброзию вкушает
И дышит солнечным живительным лучом;
Играет с ветерком, и с тучкой речь заводит,
И с песней по пути погибели идет,
И Ангел крестный путь за ним вослед проходит,
И, щебетание услыша, слезы льет.
Дитя! Повсюду ждет тебя одно страданье;
Все изменяет вкруг, все гибнет без следа,
И каждый, злобствуя на кроткое созданье,
Пытает детский ум и сердце без стыда!
В твое вино и хлеб они золу мешают
И бешеной слюной твои уста язвят;
Они всего тебя с насмешкою лишают
И даже самый след обходят и клеймят!
Смотри, и даже та, кого ты звал своею,
Средь уличной толпы кричит, над всем глумясь:
«Он пал передо мной, восторгом пламенея;
Над ним, как древний бог, я гордо вознеслась!
Окутана волной божественных курений,
Я вознеслась над ним, в мольбе склоненным ниц;
Я жажду от него коленопреклонений
И требую, смеясь, я жертвенных кошниц.
Когда ж прискучат мне безбожные забавы,
Я возложу, смеясь, к нему, на эту грудь
Длань страшной гарпии: когтистый и кровавый
До сердца самого она проточит путь.
И сердце, полное последних трепетаний,
Как из гнезда – птенца, из груди вырву я,
И брошу прочь, смеясь, чтоб после истязаний
С ним поиграть могла и кошечка моя!»
Тогда в простор небес он длани простирает –
Туда, где Вечный Трон торжественно горит;
Он полчища врагов безумных презирает,
Лучами чистыми и яркими залит:
– «Благословен Господь, даруя нам страданья,
Что грешный дух влекут божественной стезей;
Восторг вкушаю я из чаши испытанья,
Как чистый ток вина для тех, кто тверд душой!
Я ведаю, в стране священных легионов,
В селеньях Праведных, где воздыханий нет,
На вечном празднике Небесных Сил и Тронов,
Среди ликующих воссядет и поэт!
Страданье – путь один в обитель славы вечной,
Туда, где адских ков, земных скорбей конец;
Из всех веков и царств Вселенной бесконечной
Я для себя сплету мистический венец!
Пред тем венцом – ничто и блеск камней Пальмиры,
И блеск еще никем не виданных камней,
Пред тем венцом – ничто и перлы, и сапфиры,
Творец, твоей рукой встревоженных морей.
И будет он сплетен из чистого сиянья
Святого очага, горящего в веках,
И смертных всех очей неверное мерцанье
Померкнет перед ним, как отблеск в зеркалах!»
Шарль Бодлер
Перевод Эллиса
Благословение
Когда является, по воле Провиденья,
Поэт в обителях тумана и тоски,
То мать несчастная его полна хулений
И Господа клянет, сжимая кулаки:
— «О, лучше б родила я змей клубок шипящий,
Чем столь позорное кормить мне существо,
И проклята будь ночь с усладой преходящей,
Когда на горе мне я зачала его.
Коль средь всех прочих жен, Тобою пощаженных,
Супругу в тягость быть Ты предназначил мне,
И если не могу, как тайне строк влюбленных,
Уроду жалкому могилу дать в огне,
Я на орудие Твоих расправ и гнева
Твою всю ненависть сторицей изолью
И так ствол искривлю отравленного древа,
Что уж не распустить листву ему свою!»
Так злобных слов своих она глотает пену,
Не ведая Творцом назначенных путей
И для себя сложив на дне глухой Геенны
Костры, сужденные проступкам матерей.
Но под опекою незримой Серафима
Впивает сирота луч солнца огневой,
И в пище и питье, оставленных другими,
Находит манну он и нектар золотой.
Играет с ветром он, беседует с грозою
И радостно идет по крестному пути;
И слыша, как поет он птицею лесною,
Не может слез своих Хранитель скрыть в груди.
Все те, кого любить он хочет, боязливо
Глядят иль, осмелев от звука первых слов,
Хотят исторгнуть стон из жертвы незлобивой
И пробуют на нем укус своих зубов.
Они, чтоб отравить вино его и пищу,
Готовят тайно смесь из пепла и плевков,
И с мнимым ужасом бегут его жилища,
Жалея, что пошли вослед его шагов.
Жена его кричит на шумных стогнах мира:
— «Коль он за красоту меня боготворить
Способен, буду я как древние кумиры,
И должен он меня теперь озолотить!
Упьюсь его мольбой и миррою смиренной,
Заставлю предо мной колена преклонить,
Чтоб знать, дано ли мне в душе, навеки пленной,
Святой престол богов со смехом осквернить.
Когда ж мне надоест безбожно с ним возиться,
Я руку положу свою к нему на грудь,
И ногти, схожие с когтями хищной птицы,
Смертельный проложить сумеют к сердцу путь.
Как малого птенца, что бьется средь мучений,
Я сердце красное из жертвы извлеку
И, псу любимому давая на съеденье,
На землю я его с презрением швырну!»
Но руки к небесам, где пышный трон сверкает,
Задумчивый Поэт молитвенно воздел,
И молнии ума от глаз его скрывают
И буйную толпу, и собственный удел:
— «Благословен наш Бог, дающий чадам сирым
Боль в исцеление душевных гнойных ран
И тем живительным и чистым эликсиром
Готовящий святых к блаженству райских стран.
Я знаю, мой Господь, что примешь Ты поэта
В ряды победные Твоих святых дружин,
И место на пиру бессмертия и света
Среди Архангелов займет лишь он один.
Я ведаю, что боль единственная слава,
Чей вечный блеск землей и адом пощажен;
И нужно, чтоб создать венцов незримых сплавы,
Богатства всех миров и дани всех времен.
Все драгоценности исчезнувшей Пальмиры,
Металлы редкие, жемчужины морей,
Сравниться б не могли с моей святой порфирой
И с ослепительной короною моей.
Ведь сотворишь ее из чистого сиянья
Чертогов, где лазурь извечная светла,
Нашедшего в глазах земных Твоих созданий
Лишь омраченные, слепые зеркала!»
Шарль Бодлер
Перевод А. Ламбле
