Бабочка
I
Сказать, что ты мертва?
Но ты жила лишь сутки.
Как много грусти в шутке
Творца! едва
могу произнести
”жила” — единство даты
рожденья и когда ты
в моей горсти
рассыпалась, меня
смущает вычесть
одно из двух количеств
в пределах дня.
II
Затем что дни для нас —
ничто. Всего лишь
ничто. Их не приколешь,
и пищей глаз
не сделаешь: они
на фоне белом,
не обладая телом,
незримы. Дни,
они как ты; верней,
что может весить
уменьшенный раз в десять
один из дней?
III
Сказать, что вовсе нет
тебя? Но что же
в руке моей так схоже
с тобой? и цвет —
не плод небытия.
По чьей подсказке
и так кладутся краски?
Навряд ли я,
бормочущий комок
слов, чуждых цвету,
вообразить бы эту
палитру смог.
IV
На крылышках твоих
зрачки, ресницы —
красавицы ли, птицы —
обрывки чьих,
скажи мне, это лиц,
портрет летучий?
Каких, скажи, твой случай
частиц, крупиц
являет натюрморт:
вещей, плодов ли?
и даже рыбной ловли
трофей простерт.
V
Возможно, ты — пейзаж,
и, взявши лупу,
я обнаружу группу
нимф, пляску, пляж.
Светло ли там, как днем?
иль там уныло,
как ночью? и светило
какое в нем
взошло на небосклон?
чьи в нем фигуры?
Скажи, с какой натуры
был сделан он?
VI
Я думаю, что ты —
и то, и это:
звезды, лица, предмета
в тебе черты.
Кто был тот ювелир,
что, бровь не хмуря,
нанес в миниатюре
на них тот мир,
что сводит нас с ума,
берет нас в клещи,
где ты, как мысль о вещи,
мы — вещь сама?
VII
Скажи, зачем узор
такой был даден
тебе всего лишь на день
в краю озер,
чья амальгама впрок
хранит пространство?
А ты — лишает шанса
столь краткий срок
попасть в сачок,
затрепетать в ладони,
в момент ногони
пленить зрачок.
VIII
Ты не ответишь мне
не по причине
застенчивости и не
со зла, и не
затем что ты мертва.
Жива, мертва ли —
но каждой Божьей твари
как знак родства
дарован голос для
общенья, пенья:
продления мгновенья,
минуты, дня.
IX
А ты — ты лишена
сего залога.
Но, рассуждая строго,
так лучше: на
кой ляд быть у небес
в долгу, в реестре.
Не сокрушайся ж, если
твой век, твой вес
достойны немоты:
звук — тоже бремя.
Бесплотнее, чем время,
беззвучней ты.
X
Не ощущая, не
дожив до страха,
ты вьешься легче праха
над клумбой, вне
похожих на тюрьму
с ее удушьем
минувшего с грядущим,
и потому,
когда летишь на луг
желая корму,
приобретает форму
сам воздух вдруг.
XI
Так делает перо,
скользя по глади
расчерченной тетради,
не зная про
судьбу своей строки,
где мудрость, ересь
смешались, но доверясь
толчкам руки,
в чьих пальцах бьется речь
вполне немая,
не пыль с цветка снимая,
но тяжесть с плеч.
XII
Такая красота
и срок столь краткий,
соединясь, догадкой
кривят уста:
не высказать ясней,
что в самом деле
мир создан был без цели,
а если с ней,
то цель — не мы.
Друг-энтомолог,
для света нет иголок
и нет для тьмы.
XIII
Сказать тебе “Прощай”?
как форме суток?
Есть люди, чей рассудок
стрижет лишай
забвенья; но взгляни:
тому виною
лишь то, что за спиною
у них не дни
с постелью на двоих,
не сны дремучи,
не прошлое — но тучи
сестер твоих!
XIV
Ты лучше, чем Ничто.
Верней; ты ближе
и зримее. Внутри же
на все на сто
ты родственна ему.
В твоем полете
оно достигло плоти;
и потому
ты в сутолке дневной
достойна взгляда
как легкая преграда
меж ним и мной.
1972
Иосиф Александрович Бродский (1940-1996)
Le papillon
I
Te dire : « Tu es mort » ? –
Ta vie fut vingt-quatre heures…
Dieu rit et l’homme pleure
en toi. J’ai tort
de dire « vie » si ta
date de mise au monde
est celle où – deux secondes –
tu t’effritas
dans cette paume. Pour
rester sincère,
j’ai scrupule à soustraire
du jour au jour.
II
Puisque les jours ne nous
sont rien. C’est simple –
rien. Dénués d’épingles,
les jours ne nour-
riront jamais le vue :
blancs contre blanc, ils passent,
sans corporelle masse,
et fondent. Tu
es de leur genre : dans
quelle fourchette
de poids inclure cette
folie, l’instant ?
III
Te dire : « Tu n’es rien
du tout » ? Mais qu’est-ce
qui dans ma paume laisse
ces miettes bien
distinctes du néant ?
Quel dieu, quel peintre
put dérouler ces teintes
en te niant ?
Murmure échenilleur
de phrases non peignables,
moi, je suis incapable
de tes couleurs.
IV
Tes ailes ont des cils
et des prunelles. –
Oiseaux ou demoiselles,
de qui sont-ils,
dis-moi, les doux fragments,
natures mortes ?
dis-moi, ton corps transporte
quels éléments,
granules étoffées,
portraits rustiques,
où même l’halieutique
trouve un trophée ?
V
Un paysage, toi ?
Prenant la loupe,
verrai-je quelque troppe
légère dans les bois ?
Le jour y brillerait ?
La nuit y règne ?
Quel astre baigne
de clairs ou sombres rais
et terre et ciel ?
Dis, quels visages
reflètent ces images
en lieu mortel ?
VI
Ma joie est de penser
que te composent
visage, étoile, chose,
mais par pincées.
Quel joaillier sérieux
mit en pâture
ces pauvres miniatures
en ces bas lieux
de fureur et d’éclat
où, sous le maître,
tu es l’idée de l’être,
nous, l’être las ?
VII
Dis-moi, tes entrelacs,
ton frêle faste,
pourquoi en cette vaste
contrée de lacs
dont l’amalgame plaît
aux dieux, s’épuisent-
ils aussi vite ? Puisse
ton bref délai
te frelocher sans deuil :
palpiter dans la paume,
et, tendre aumône,
taper dans l’œil !
VIII
Tu ne répondras pas
non par excès de
timidité, accès de
de colère ou par
suite de ton décès.
Défunte ou vive,
toute âme, productive
ou non, possè-
de voix empruntée
pour chanter ou dire,
pour que la voix étire
l’instant, le jour.
IX
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
X
Trop jeune pour la peur,
tu n’as que souldre
et tu miroites, poudre
parmi les fleurs
lointaines de ces camps
où l’homme quitte
passé, présent et suite.
Par conséquent,
allant chercher au vert
pré ta pitance,
tu donnes sa substance
volage à l’air.
XI
Ainsi fais le stylo,
de long en large :
il respecte les marges
et voit en flou
le sort de son écrit
où, sage, folle,
l’abandonnée parole
met peu de prix
dans les sursauts des doigts,
la très-muette.
J’écris que tu volettes,
ça m’aide, moi.
XII
Beauté pareille plus
survie tant brève
s’additionnant s’achèvent
en un rictus :
il faut comprendre là
que si les choses
furent, ce fut sans cause,
du moins que la cause est cinglée.
Frère entomologiste,
lumière et nuit persistent
non épinglées.
XIII
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
XIV
Je te préfère au Rien.
Tu es visible
et proche. Mais tu vibres
par lui, tu viens
de lui.
Le vide quand
tu voles trouve
sa chair. Je te découvre,
par conséquent,
comblant mon désarroi,
comme un spectacle
charmant – le seul obstacle
de lui à moi.
1972 Joseph Brodsky
Traduit par André Markowicz
