Бородино
— Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, еще какие!
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина!
— Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри — не вы!
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля…
Не будь на то господня воля,
Не отдали б Москвы!
Мы долго молча отступали,
Досадно было, боя ждали,
Ворчали старики:
«Что ж мы? на зимние квартиры?
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?»
И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
Построили редут.
У наших ушки на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синие верхушки —
Французы тут как тут.
Забил заряд я в пушку туго
И думал: угощу я друга!
Постой-ка, брат мусью!
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж мы пойдем ломить стеною,
Уж постоим мы головою
За родину свою!
Два дня мы были в перестрелке.
Что толку в этакой безделке?
Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
«Пора добраться до картечи!»
И вот на поле грозной сечи
Ночная пала тень.
Прилег вздремнуть я у лафета,
И слышно было до рассвета,
Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
Кусая длинный ус.
И только небо засветилось,
Все шумно вдруг зашевелилось,
Сверкнул за строем строй.
Полковник наш рожден был хватом:
Слуга царю, отец солдатам…
Да, жаль его: сражен булатом,
Он спит в земле сырой.
И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята! не Москва ль за нами?
Умремте же под Москвой,
Как наши братья умирали!»
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.
Ну ж был денек! Сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
И всё на наш редут.
Уланы с пестрыми значками,
Драгуны с конскими хвостами,
Все промелькнули перед нами,
Все побывали тут.
Вам не видать таких сражений!..
Носились знамена, как тени,
В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.
Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась — как наши груди,
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой…
Вот смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
И до конца стоять…
Вот затрещали барабаны —
И отступили бусурманы.
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.
Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
Богатыри — не вы.
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля.
Когда б на то не божья воля,
Не отдали б Москвы!
1837
Михаил Лермонтов (1814-1941)
Borodino
« Oncle, est-ce donc sans lutte ardue
que la ville en feu fut rendue
aux Français — ou plutôt
s’est-on pas bien battu pour elle ?
Est-ce à tort, dis-nous, que, fidèle,
la Russie encor se rappelle
ceux de Borodino ? »
« Oui, oui, c’était une autre race…
C’étaient — on ne suit point leurs traces —
des héros, eux — pas vous !
Mais le Destin leur fut contraire ;
de là-bas, il n’en revint guère.
Enfants, Dieu seul a pu nous faire
abandonner Moscou.
Tristes, nous battions en retraite ;
nous attendions en vain la fête.
Le vétéran grognait :
« En quartiers d’hiver ? qu’est-ce à dire ?
Les chefs ont peur, laissez-moi rire,
que nos baïonnettes déchirent
les galons des Français ! »
On arriva dans une plaine :
on pouvait s’y mouvoir sans peine.
Vile, la pioche au poing !
Nous travaillions, ouvrant l’oreille.
Voici luire, à l’aube vermeille,
les canons : les bois bleus s’éveillent,
les Français nous ont joints.
Je charge ma pièce et je cale ;
je me dis : « C’est moi qui régale !
attends un peu, Moussiou !
A quoi bon ruser ? frère approche !
nous tiendrons ferme comme roche,
nous mourrons pour Dieu, pour nos proches,
la patrie et Moscou ! »
Deux jours de sotte fusillade :
le plaisir était plutôt fade.
« Quand est-ce qu’on se bat ?
Demain ? on ne fait rien qui vaille, »
disait-on partout, « à mitraille ! »
Sur l’effrayant champ de bataille
la sombre nuit tomba.
Je me couchai près de ma pièce.
Du camp français montait sans cesse
un infernal boucan ;
mais notre armée était muette ;
fourbissant shakos, baïonnettes,
on se mordait, baissant la tête,
la moustache en grondant.
Quand s’éclaircit le ciel, la plaine
apparut fourmillante et pleine
de bruits et de lueurs ;
le colonel savait la guerre ;
fidèle au Tsar, pour nous un père,
il repose en l’humide terre,
un biscaïen au cœur.
Il dit, l’éclair dans ses prunelles :
« L’armée a Moscou derrière elle.
Pour Moscou, s’il le faut,
mourons comme sont morts nos frères. »
Et l’on jura tous de bien faire,
et l’on tint sa promesse fière
devant Borodino !
Jusqu’au soir, sur notre redoute,
comme des nuages en route
par l’infini des airs,
lanciers à flamme rouge et bleue,
dragons à la flottante queue,
tout vint, par files d’une lieue,
fondre avec des éclairs !
Quel jour ce fut ! comme des ombres
erraient les grands étendards sombres,
tout fumait et brûlait ;
le sol de mitraille se pave,
le bras mollit à plus d’un brave,
et les monceaux de morts entravent
dans leur vol les boulets.
Il fallait que ces gens-là sussent
ce qu’est un combat à la russe,
un combat corps à corps !
Le sol et nos poitrines tremblent ;
hommes, chevaux, en tas s’assemblent,
et mille canons tous ensemble
font un hurlant accord !
La nuit tombe. On aurait encore
pu recommencer à l’aurore,
jusqu’au bout tenir bon.
Le tambour bat. C’est chose sûre
qu’alors les mécréants s’en furent ;
et l’on pu compter ses blessures,
compter ses compagnons !…
Oui, c’était une grande race…
Vous n’avez point suivi ses traces —
Des héros, eux — pas vous !
Mais le Destin leur fut contraire ;
peu revinrent de cette guerre.
Enfants, Dieu seul a pu nous faire
abandonner Moscou ! »
1837
Mikhaïl Lermontov
Traduction Henri Grégoire
