Un’altra risorta
Solo, errando così come chi erra
senza meta, un po’ triste, a passi stanchi,
udivo un passo frettoloso ai fianchi;
poi l’ombra apparve, e la conobbi in terra…
Tremante a guisa d’uom ch’aspetta guerra,
mi volsi e vidi i suoi capelli: bianchi.
Ma fu l’incontro mesto, e non amaro.
Proseguimmo tra l’oro delle acace
del Valentino, camminando a paro.
Ella parlava, tenera, loquace,
del passato, di sé, della sua pace,
del futuro, di me, del giorno chiaro.
«Che bel Novembre! È come una menzogna
primaverile! E lei, compagno inerte,
se ne va solo per le vie deserte,
col trasognato viso di chi sogna…
Fare bisogna. Vivere bisogna
la bella vita dalle mille offerte».
«Le mille offerte… Oh! vana fantasia!
Solo in disparte dalla molta gente,
ritrovo i sogni e le mie fedi spente,
solo in disparte l’anima s’oblìa…
Vivo in campagna, con una prozia,
la madre inferma ed uno zio demente.
Sono felice. La mia vita è tanto
pari al mio sogno: il sogno che non varia:
vivere in una villa solitaria,
senza passato più, senza rimpianto:
appartenersi, meditare… Canto
l’esilio e la rinuncia volontaria».
«Ah! lasci la rinuncia che non dico,
lasci l’esilio a me, lasci l’oblìo
a me che rassegnata già m’avvio
prigioniera del Tempo, del nemico…
Dove Lei sale c’è la luce, amico!
Dov’io scendo c’è l’ombra, amico mio!..».
Ed era lei che mi parlava, quella
che risorgeva dal passato eterno
sulle tiepide soglie dell’inverno?..
La quarantina la faceva bella,
diversamente bella: una sorella
buona, dall’occhio tenero materno.
Tacevo, preso dalla grazia immensa
di quel profilo forte che m’adesca;
tra il cupo argento della chioma densa
ella appariva giovenile e fresca
come una deità settecentesca…
«Amico neghittoso, a che mai pensa?»
«Penso al Petrarca che raggiunto fu
per via, da Laura, com’io son la Lei…».
Sorrise, rise discoprendo i bei
denti… «Che Laura in fior di gioventù!..
Irriverente!.. Pensi invece ai miei
capelli grigi… Non mi tingo più».
Guido Gozzano (1883-1916)
Другая воскресшая
Подобно тем, кто шествует уныло,
я шел один, пути не разбирая.
Вдруг слышу — поступь за спиной глухая;
явилась тень — и в жилах кровь застыла…
Но обернулся я, набравшись силы, —
и предо мной стоит она: седая.
Была печальной, но не скорбной встреча.
Мы парою под золотом аллеи
по Валентино побрели. И речи
её лились легко, мой слух лелея,
о прошлых днях, о том, что стало с нею,
о том, что будет, и о мире вечном.
«Ноябрь чудесный! На весну похожий —
насквозь фальшив! Как вы, когда с рассветом,
уединясь от всех, бредете где-то,
как праздный замечтавшийся прохожий…
Работать нужно. Жизни всею кожей
желать и принимать судьбы заветы».
«Судьбы заветы… Зряшные заботы!
Лишь в стороне от общего бедлама
я предаюсь мечтам своим упрямо
и верую душой полудремотной…
Живу в деревне, с дядей-идиотом,
отцовой теткой и больною мамой.
Я счастлив. Жизнь моя подобна раю
моей мечты, моей извечной дрёме:
я проживаю в загородном доме,
без прошлого, скорбей отбросив стаю,
я мыслю, я здесь свой… Я воспеваю
изгнанье, неучастие в содоме».
«Ах, мне оставьте это неучастье,
оставьте мне, невольнице, забвенье,
уже приговоренной к отреченью,
внесенной в список Времени злосчастный…
Где разум ваш сияет беспристрастный,
туда, мой друг, я опускаюсь тенью».
Она ль со мною заводила споры,
из вечного воскреснув заозерья,
проникнув в наше зимнее преддверье?..
Была красива в сорок лет, но взоры,
как у сестры, светились без укора,
лучились, как у матери, доверьем.
И молча я смотрел на профиль нежный,
любуясь грациозною картиной:
и серебром прически белоснежной,
и юной свежестью изящных линий
запрошлого столетия богини…
«Что ж вы молчите, друг мой безмятежный?»
«Лаура забралась к Петрарке в сны,
как вы — вошли в мои…». Но надо мною
смеялась тень, сверкая белизною
зубов… «Лаура? Я? Цветок весны?
Какая дерзость!.. Стала я седою…
Но с той поры мне краски не нужны».
Гвидо Гоццано
Перевод Юрия Лифшица
