Lucie
Élégie
Mes chers amis, quand je mourrai,
Plantez un saule au cimetière.
J’aime son feuillage éploré ;
La pâleur m’en est douce et chère,
Et son ombre sera légère
À la terre où je dormirai.
Un soir, nous étions seuls, j’étais assis près d’elle ;
Elle penchait la tête, et sur son clavecin
Laissait, tout en rêvant, flotter sa blanche main.
Ce n’était qu’un murmure : on eût dit les coups d’aile
D’un zéphyr éloigné glissant sur des roseaux,
Et craignant en passant d’éveiller les oiseaux.
Les tièdes voluptés des nuits mélancoliques
Sortaient autour de nous du calice des fleurs.
Les marronniers du parc et les chênes antiques
Se berçaient doucement sous leurs rameaux en pleurs.
Nous écoutions la nuit ; la croisée entr’ouverte
Laissait venir à nous les parfums du printemps ;
Les vents étaient muets, la plaine était déserte ;
Nous étions seuls, pensifs, et nous avions quinze ans.
Je regardais Lucie. — Elle était pâle et blonde.
Jamais deux yeux plus doux n’ont du ciel le plus pur
Sondé la profondeur et réfléchi l’azur.
Sa beauté m’enivrait ; je n’aimais qu’elle au monde.
Mais je croyais l’aimer comme on aime une soeur,
Tant ce qui venait d’elle était plein de pudeur !
Nous nous tûmes longtemps ; ma main touchait la sienne.
Je regardais rêver son front triste et charmant,
Et je sentais dans l’âme, à chaque mouvement,
Combien peuvent sur nous, pour guérir toute peine,
Ces deux signes jumeaux de paix et de bonheur,
Jeunesse de visage et jeunesse de coeur.
La lune, se levant dans un ciel sans nuage,
D’un long réseau d’argent tout à coup l’inonda.
Elle vit dans mes yeux resplendir son image ;
Son sourire semblait d’un ange : elle chanta.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Fille de la douleur, harmonie ! harmonie !
Langue que pour l’amour inventa le génie !
Qui nous vins d’Italie, et qui lui vins des cieux !
Douce langue du coeur, la seule où la pensée,
Cette vierge craintive et d’une ombre offensée,
Passe en gardant son voile et sans craindre les yeux !
Qui sait ce qu’un enfant peut entendre et peut dire
Dans tes soupirs divins, nés de l’air qu’il respire,
Tristes comme son coeur et doux comme sa voix ?
On surprend un regard, une larme qui coule ;
Le reste est un mystère ignoré de la foule,
Comme celui des flots, de la nuit et des bois !
— Nous étions seuls, pensifs ; je regardais Lucie.
L’écho de sa romance en nous semblait frémir.
Elle appuya sur moi sa tête appesantie.
Sentais-tu dans ton coeur Desdemona gémir,
Pauvre enfant ? Tu pleurais ; sur ta bouche adorée
Tu laissas tristement mes lèvres se poser,
Et ce fut ta douleur qui reçut mon baiser.
Telle je t’embrassai, froide et décolorée,
Telle, deux mois après, tu fus mise au tombeau ;
Telle, ô ma chaste fleur ! tu t’es évanouie.
Ta mort fut un sourire aussi doux que ta vie,
Et tu fus rapportée à Dieu dans ton berceau.
Doux mystère du toit que l’innocence habite,
Chansons, rêves d’amour, rires, propos d’enfant,
Et toi, charme inconnu dont rien ne se défend,
Qui fis hésiter Faust au seuil de Marguerite,
Candeur des premiers jours, qu’êtes-vous devenus ?
Paix profonde à ton âme, enfant ! à ta mémoire !
Adieu ! ta blanche main sur le clavier d’ivoire,
Durant les nuits d’été, ne voltigera plus…
Mes chers amis, quand je mourrai,
Plantez un saule au cimetière.
J’aime son feuillage éploré ;
La pâleur m’en est douce et chère,
Et son ombre sera légère
À la terre où je dormirai.
Alfred de MUSSET (1810-1857)
Ива
Как придется мне покинуть свет,
Посадите иву над могилой.
О друзья! Мне дорог этот цвет —
Бледный цвет, плакучий и унылый…
Надо мной чтоб тень ее легла —
И могила будет мне светла.
Я с нею был… Немая ночь вставала.
Мне не забыть, как белая рука
По клавишам задумчиво блуждала…
Мне чудилось: дыханье ветерка
Над тростником чуть слышно пробиралось,
Боясь смутить в покое теплых гнезд
Уснувших птиц, — а небо волновалось
Мирьядами затеплившихся звезд,
И теплые ночные испаренья
Неслися к нам из чашечек цветов…
Задумчиво следили мы движенья
На ветвях дуба дремлющих листов,
В открытое окно ронявших слезы…
Кругом была такая тишина,
Что слышалось, как страстной ночи грезы
Несла в окно душистая весна.
Я окружен был счастьем, как мечтаньем:
Лишь небеса полуденной весны
Могли сравниться с кротким обаяньем
Ее очей лазурной глубины.
Я как в тумане был… Тогда я в целом свете
Любил ее одну — но я любил как брат,
Так примирительно-спокойно милый взгляд
Ложился на душу. Мы оба были дети!
Я на нее смотрел, касаяся слегка
Руки, доверчиво в моей руке забытой,
И в сердце замерли сомненье и тоска
Пред ясностью души, в лице ее открытой.
О сердца молодость и молодость лица!
Какая скорбь души пред вами не слабела?..
Вставала на небе безоблачном луна
И сетью серебра ее лицо одела,
И, встретив образ свой в глазах моих, она
С улыбкой — с ангельской улыбкою — запела.
Гармония! Гармония! Дочь муки,
Дар гения, язык любви чудес,
Италией разбросанные звуки,
В Италию слетевшие с небес!
Язык, в котором мысль, от сердца истекая,
Не оскорбленная, невидимо для глаз,
Как дева чистая с забытой песнью рая,
С высокого чела покрова не снимая,
В суровой красоте проходит мимо нас!
Что хочет передать ребенок, что он слышит
В струях гармонии, колеблющих поток
Воздушных светлых волн, которыми он дышит,
Как свежую росу впивающий цветок?
Подметим мы слезу, блеснувшую случайно,
Подметим тайный вздох — все остальное тайна,
Как ночь угрюмая, как тишина дубров,
Немолчный говор волн и аромат цветов.
Молчали оба мы задумчиво. Сполна
Дрожал еще у нас в сердцах напев унылый…
Вдруг, будто в забытьи томительном, она
На грудь мне голову тяжелую склонила.
Дитя! ты плакала? В душе, закрытой злу,
Нашли созвучие подавленные стоны
Над ивой плакавшей и певшей Дездемоны…
Я приложил уста к холодному челу
И будто целовал неведомую силу…
Ты улыбалась мне — бледна и холодна.
Два месяца прошло — и холодна, бледна —
Ты вся в цветах была опущена в могилу;
Ты к богу отошла, минуя жизни зло,
И улыбнулась смерть тебе, как жизнь, светло.
Где все сокровища души незараженной?
Где песни, звонкий смех и резвые мечты,
И непонятная святая прелесть — ты,
Перед которою Фауст стоял смущенный?..
Цветок свернувшийся, что сталося с тобой?..
Мир памяти твоей! Спи в светлых грезах рая…
Прости! Не будешь ты душистой ночью мая
По клавишам блуждать задумчиво рукой…
Как придется мне покинуть свет,
Посадите иву над могилой.
О друзья! Мне дорог этот цвет —
Бледный цвет, плакучий и унылый…
Надо мной чтоб тень ее легла —
И могила будет мне светла.
Альфред де Мюссе
Перевод В. С. Курочкина
