Giuseppe Giusti «Lo Stivale»

Lo Stivale

Io non son della solita vacchetta,
né sono uno stival da contadino;
e se pajo tagliato coll’accetta,
chi lavorò non era un ciabattino:
mi fece a doppie suola e alla scudiera,
e per servir da bosco e da riviera.

Dalla coscia giù giù sino al tallone
sempre all’umido sto senza marcire;
son buono a caccia e per menar di sprone,
e molti ciuchi ve lo posson dire:
tacconato di solida impuntura,
ho l’orlo in cima, e in mezzo la costura.

Ma l’infilarmi poi non è sì facile,
né portar mi potrebbe ogni arfasatto;
anzi affatico e stroppio un piede gracile,
e alla gamba dei più son disadatto;
portarmi molto non poté nessuno,
m’hanno sempre portato a un po’ per uno.

Io qui non vi farò la litania
di quei che fur di me desiderosi;
ma così qua e là per bizzarria
ne citerò soltanto i più famosi,
narrando come fui messo a soqquadro,
e poi come passai di ladro in ladro.

Parrà cosa incredibile: una volta,
non so come, da me presi il galoppo,
e corsi tutto il mondo a briglia sciolta;
ma camminar volendo un poco troppo,
l’equilibrio perduto, il proprio peso
in terra mi portò lungo e disteso.

Allora vi successe un parapiglia;
e gente d’ogni risma e d’ogni conio
pioveano di lontan le mille miglia,
per consiglio d’un Prete o del Demonio:
chi mi prese al gambale e chi alla fiocca,
gridandosi tra lor: bazza a chi tocca.
Volle il Prete, a dispetto della fede,
calzarmi coll’ajuto e da sé solo;
poi sentì che non fui fatto al suo piede,
e allora qua e là mi dette a nolo:
ora alle mani del primo occupante
mi lascia, e per lo più fa da tirante.

Tacca col Prete a picca e le calcagna
volea piantarci un bravazzon tedesco,
ma più volte scappare in Alemagna
lo vidi sul caval di San Francesco:
in seguito tornò; ci s’è spedato,
ma tutto fin a qui non m’ha infilato.

Per un secolo e più rimasto vuoto,
cinsi la gamba a un semplice mercante;
mi riunse costui, mi tenne in moto,
e seco mi portò fino in Levante, —
ruvido sì, ma non mancava un ette,
e di chiodi ferrato e di bullette.

Il mercante arricchì, credè decoro
darmi un po’ più di garbo e d’apparenza:
ebbi lo sprone, ebbi la nappa d’oro,
ma un tanto scapitai di consistenza;
e gira gira, veggo in conclusione
che le prime bullette eran più buone.

In me non si vedea grinza né spacco,
quando giù di ponente un birichino
ea una galera mi saltò sul tacco,
e si provò a ficcare anco il zampino;
ma largo largo non vi stette mai,
anzi un giorno a Palermo lo stroppiai.

Fra gli altri dilettanti oltramontani,
per infilarmi un certo re di picche
ci si messe cò piedi e colle mani;
ma poi rimase lì come berlicche,
quando un cappon, geloso del pollajo,
gli minacciò di fare il campanajo.

Da bottega a compir la mia rovina
saltò fuori in quel tempo, o giù di lì,
un certo professor di medicina,
che per camparmi sulla buccia, ordì
una tela di cabale e d’inganni
che fu tessuta poi per trecent’anni.

Mi lisciò, mi coprì di bagattelle,
e a forza d’ammollienti e d’impostura
tanto raspò, che mi strappò la pelle;
e chi dopo di lui mi prese in cura,
mi concia tuttavia colla ricetta
di quella scuola iniqua e maledetta.

Ballottato così di mano in mano,
da una fitta d’arpìe preso di mira,
ebbi a soffrire un Gallo e un Catalano
che si messero a fare a tira tira:
alfin fu Don Chisciotte il fortunato,
ma gli rimasi rotto e sbertucciato.

Chi m’ha veduto in piede a lui, mi dice
che lo Spagnolo mi portò malissimo:
m’insafardò di morchia e di vernice,
chiarissimo fui detto ed illustrissimo;
ma di sottecche adoperò la lima,
e mi lasciò più sbrendoli di prima.

A mezza gamba, di color vermiglio,
per segno di grandezza e per memoria,
m’era rimasto solamente un Giglio:
ma un Papa mulo, il Diavol l’abbia in gloria,
ai Barbari lo diè, con questo patto
di farne una corona a un suo mulatto.

Da quel momento, ognuno in santa pace
la lesina menando e la tanaglia,
cascai dalla padella nella brace:
vicerè, birri, e simile canaglia
mi fecero angherie di nuova idea,
et diviserunt vestimenta, mea.

Così passato d’una in altra zampa
d’animalacci zotici e sversati,
venne a mancare in me la vecchia stampa
di quei piedi diritti e ben piantati,
cò quali, senza andar mai di traverso,
il gran giro compiei dell’universo.

Oh povero stivale! Ora confesso
che m’ha gabbato questa matta idea:
quand’era tempo d’andar da me stesso,
colle gambe degli altri andar volea;
ed oltre a ciò, la smania inopportuna
di mutar piede per mutar fortuna.

Lo sento e lo confesso; e nondimeno
mi trovo così tutto in isconquasso,
che par che sotto mi manchi il terreno
se mi provo ogni tanto a fare un passo;
ché a forza di lasciarmi malmenare,
ho persa l’abitudine d’andare.

Ma il più gran male me l’han fatto i Preti,
razza maligna e senza discrezione;
e l’ho con certi grulli di poeti,
che in oggi si son dati al bacchettone:
non c’è Cristo che tenga, i Decretali
vietano ai Preti di portar stivali.

E intanto eccomi qui roso e negletto,
sbrancicato da tutti, e tutto mota;
e qualche gamba da gran tempo aspetto
che mi levi di grinze e che mi scuota;
non tedesca, s’intende, né francese,
ma una gamba vorrei del mio paese.

Una già n’assaggiai d’un certo Sere,
che se non mi faceva il vagabondo,
in me potea vantar di possedere
il più forte stival del Mappamondo:
ah! Una nevata in quelle corse strambe
a mezza strada gli gelò le gambe.

Rifatto allora sulle vecchie forme
e riportato allo scorticatojo,
se fui di peso e di valore enorme,
mi resta a mala pena il primo cuojo;
e per tapparmi i buchi nuovi e vecchi
ci vuol altro che spago e piantastecchi.

La spesa è forte, e lunga è la fatica:
bisogna ricucir brano per brano;
ripulir le pillacchere; all’antica
piantar chiodi e bullette, e poi pian piano
ringambalar la polpa ed il tomajo:
ma per pietà badate al calzolaio!

E poi vedete un po’: qua son turchino,
là rosso e bianco, e quassù giallo e nero;
insomma a toppe come un arlecchino;
se volete rimettermi davvero,
fatemi, con prudenza e con amore,
tutto d’un pezzo e tutto d’un colore.

Scavizzolate all’ultimo se v’è
un uomo purché sia, fuorché poltrone;
e se quando a costui mi trovo in piè,
si figurasse qualche buon padrone
di far con meco il solito mestiere,
lo piglieremo a calci nel sedere.

Сапог

Меня тачали не из бычьей кожи,
Ведь как-никак я не простой сапог,
Пускай топорно выгляжу, но все же
Сапожник так бы не скроил — не смог:
С раструбом и подметкой подходящей
Для поля и для гор, покрытых чащей.

От голенища и до каблука —
Кругом вода, но я не отсырею;
Премногие ослиные бока
Со шпорой познакомились моею;
Мой рант прочней, чем у иных обнов,
И верхнему сродни продольный шов.

Себя не приспосабливал в угоду я
Ничтожеству — чванливой мелюзге,
Холеные конечности уродуя,
Поскольку большинству не по ноге,
И, долгий срок носить меня не в силе,
Меня попеременно и носили.

Я называть не собираюсь всех,
Кому надеть меня казалось лестно,
Упомяну нарочно только тех,
Чья личность наиболее известна,
И расскажу, продолжив разговор,
Как воровал меня у вора вор.

Однажды в неожиданном задоре —
Поверить трудно — я пустился вскачь,
По всей земле пронесся на просторе,
Но оказался чересчур горяч
И растянулся со всего размаху,—
Тут кто другой бы натерпелся страху.

Вмиг набежала целая толпа
Из претендентов всяческого сорта
Не то по наущению попа,
Не то идя на поводу у черта:
Кто за ушки, а кто за перед — хвать,
Боясь удачный случай прозевать.

Святой отец, махнув рукой на веру,
Носить меня бы, не снимая, рад,
Обул, но я ему не по размеру,
И он меня — по кругу напрокат
И в виде исключительной поблажки
Еще и помогает при натяжке.

С попом германец драку затевал,
Не сомневаясь, что добыча близко,
Но деру не единожды давал
На знаменитой лошади Франциска,
Являлся снова — благо, путь знаком,—
Но не надел ни разу целиком.

Я славно пустовал столетье с гаком,
Когда меня носил простой купец,
Опять наваксив,— это было знаком,
Что неприятностям моим конец.
Где только мы ни побывали вместе!
Вид неказист, но каждый гвоздь на месте.

Купца богатым сделала корысть,
Он печься больше стал о внешнем лоске,
И получил я золотую кисть
И шпору — правда, Стал похуже в носке,
И дратва с неких пор пошла не та,
Да и гвоздочки первым не чета.

Целехонек я был, когда по трапу
Стремительно вбежал на мой каблук
И попытался даже втиснуть лапу
Анжуйский проходимец,— старый трюк;
Простора я ему не обеспечил
И наконец в Палермо покалечил.

За Альпами любителей не счесть,
Что помышляли обо мне веками:
Так некий пиковый король залезть
Решил в меня ногами и руками,
Но было хорошо ему навряд,
Когда каплун собрался бить в набат.

И все-таки не пришлый, не с чужбины,
Свой доконал меня,— из лавки шасть
Профессор захребетной медицины,
Что, мной решив попользоваться всласть,
Плетенью козней положил начало
Почти на триста лет — не так уж мало.

Он вылизал меня и разубрал
И видимостью мягких притираний,
Большой притвора, кожу мне продрал;
И новый лекарь не жалел стараний,
Меня на тот же пользуя манер:
Еще бы — заразительный пример!

Безжалостно судьба меня швыряла,
И рос у гарпий хищный интерес:
Терпи от каталонца и от галла,
Жди, кто над кем получит перевес;
Удачливее был гидальго бравый,
Но я ему достался весь дырявый.

Видавшие меня на нем хоть раз
Лишь удрученно ахали в дальнейшем,
Меня он дегтем чистил что ни час,
Достопочтенным величал, светлейшим,
Но изощренно снашивал тайком:
Столь рваным не ходил я ни при ком.

Давно былая слава отгремела,
Лишь лилия — ее последний знак —
На голенище у меня алела,
Но папа мул был редкостный добряк,
И отдал варварам меня в уплату
Он за корону своему мулату.

С тех пор спокойно друг за другом шли,
Имея шило при себе и клещи,
Не короли — так вице-короли,
Не сбиры — значит, кое-кто похлеще,
И были истязатели сии
Не прочь одежды разделить мои.

Служа для самых разных лап находкой —
Тем вожделенней, чем страшнее тварь,
Я сходство утерял с родной колодкой
И с формой ровных ног, что были встарь,
Когда я вместе с ними в оны лета
Не косолапя обошел полсвета.

Жизнь научила все-таки уму,
Я главное уразумел в итоге:
Когда ходить бы надо самому,
Я полагался на чужие ноги
И, сдуру портя сам себе ходьбу,
Менял стопу, чтоб изменить судьбу.

И мне недаром боком вылезает
Мое безумье и чужая прыть,
Я чувствую, как почва ускользает,
Чуть только шаг попробую ступить:
Ходить, несчастный, разучился, или,
Точнее выражаясь, отучили.

Мне причинило самый страшный вред
Поповское бесстыжее сословье,
И тошно, что иной болван поэт
Ударился сегодня в суесловье,
Когда закон Христовой церкви строг:
Не велено попам носить сапог.

Убогий, сморщенный, заросший грязью,
Терпящий зло от всех кому не лень,
Жду ногу, что положит безобразью
Навек конец в один прекрасный день,
Но не француза ногу, не германца:
Я предпочел бы ногу итальянца.

Мне предоставил ногу некий сир,
Который бы легко, не будь бродяга,
Крепчайшим сапогом подлунный мир
Мог удивить, себе и мне на благо.
Эх, непоседа! Ноги на бегу
В глубоком обморозил он снегу.

Тогда не обошлось без живодерни,
И мне вернуть решили прежний крой,—
Идея, оскорбительная в корне
Для ставшего одной сплошной дырой,
И как бы живодерня ни решила,
Не дратва тут потребна и не шило.

Починка дорога и не проста,
Придется вспомнить древнюю сноровку,
Забить гвоздочки на свои места,
Расправить задник, выправить головку;
Но заклинаю небесами — впредь
Чтоб в оба за сапожником смотреть!

Большой помехой будет мешанина:
Там — красный с белым, желтый с черным — тут,
Я весь лоскутный, вроде Арлекина,
И, коль возьметесь за почетный труд,
Тогда желаньем поделюсь заветным,
Что жажду цельным быть и одноцветным.

Ищите человека для меня,
Найдете — буду вечно благодарен,
Мне лишь бы не слюнтяй, не размазня,
Однако вздумай только добрый барин
Вести себя на заведенный лад,
Мы угостим его пинком под зад.

Джузеппе Джусти
Перевод Евг. Солоновича

Сапог

Не из простой я выростковой кожи,
Меня скроил изрядно чеботарь
И на сапог мужицкий не похоже.
Не отыскать мне было пары встарь.
Я на двойной подошве, на подборах;
Гожуся так, гожуся и при шпорах.

От каблука до голенища сплошь
Всегда в воде, а гниль не пронимает:
Короче, я на все лады хорош,
И дуралей, конечно, всякий знает,
Что на носке с надставкой я, рубцом
Скреплен вверху, а посредине швом¹.

Но надевать меня нужна сноровка;
Меня обуть не всякий может плут:
Я ноги тру, сижу на них неловко;
Я на ноге поджарой как хомут.
Меня носить никто не мог по многу,
А всякий так — совал на время ногу.

Не стану я считать из рода в род
Всех этих ног, когда-то мной обутых,
Но для того, чтоб посмешить народ,
Лишь расскажу о самых пресловутых,
Да о себе, как лопнул я по швам,
Переходя от плута к плуту сам.

Не верится, однако ж было время,
Когда один я обскакал весь свет:
Поводья врозь и выпустивши стремя,
Я забрался, куда и следу нет;
Да потерял от бога равновесье
И ниц упал — и развалился весь я².

Тогда-то вдруг настала кутерьма:
Пошел народ — был всякого он сорта —
Издалека его валила тьма
(По милости не весть какого черта) —
И ну хватать, насколько было сил,
И молодец, кто больше захватил!³

Хотел прелат, пренебрегая веру,
Меня надеть, и помогли ему,
Да увидал — велик сапог не в меру,
Так и пустил таскаться по найму.
Потом в руках у первого пройдохи
Оставил, сам с меня сбирая крохи⁴.

И немец был, и немец затевал
Сапог надеть — уж даже было близко —
Да сам не раз в Германию бежал
На лошади блаженного Франциска⁵.
Являлся вновь, тянул, потел, пыхтел,
Но сапога поныне не надел⁶.

Там с лишком век я проживал на воле, —
Меня простой купец тогда носил⁷;
Повычинил, держал в чести и в холе
И на восток неведомый водил.
Гвоздями был я крепкими подкован,
Хоть погрубел, но всем был избалован.

Разбогател купец почтенный мой;
Стал щеголять, мне придал вид нарядный.
Сам в шпорах был и в шапке золотой⁸,
Да не рассчел — и все пошло неладно!
И увидал уже на последях,
Что лучше нам ходилось на гвоздях.

……………………………………………….⁹

Переходя вот так с ноги на лапу,
Утратил я первоначальный вид:
Не то скроен чертям, не то Сатрапу.
Прямой ноге в меня одеться стыд, —
А уж куда с отвагою былою
Вселенную вновь обскакать со мною!

О, бедный я, о, жалкий я сапог,
Погубленный идеями пустыми:
Когда идти я сам собою мог,
Хотел ходить ногами я чужими,
65 И каждый раз, меняючи ступню,
Все думал я — судьбу переменю!

Крушился я и каялся немало.
И между тем, когда хотел идти,
Я чувствовал, земли недоставало,
Чтоб шаг ступить по прежнему пути,
И до того заезжен я судьбою,
Что и ходить не в силах сам собою.

И вот опять презрен и кинут я;
Истоптанный, среди грязи и тины,
Лежу и жду — теперь, мол, лапа чья
Расправит вновь собой мои морщины:
Француза ли, иль немца-сатаны?
Ну — чтоб нога родимой стороны?

Один герой успел мне полюбиться¹⁰;
И не броди он вдоль и поперек,
Не хвастая, мог долго бы гордиться,
Что всех прочней большой его сапог.
Да вдруг мороз настиг среди дороги
И ознобил герою разом ноги.

Перекроен на старый образец,
Ни мерою, ни весом не похожий
Сам на себя, остался, наконец,
Едва-едва клочком я прежней кожи.
И нитками вам не заштопать всех
И старых-то, и новых-то прорех!

Расход велик и труд большой и длинный:
Все распороть и перешить опять.
Отчистить грязь и на манер старинный
Гвоздей набить, головку притачать.
А потому, смотрите же, как можно
Сапожника берите осторожно!

Да сверх того, на мне где синий цвет,
Где красный цвет и белый, желтый с черным¹¹, —
Ну, словом, я, как арлекин, одет,
Хотите, я останусь век покорным —
Лишь сделайте всего меня пока
Из одного и цвета, и куска.

А наконец, представьте, что найдется
И человек — ну, кто он там ни будь,
Лишь бы не трус, и что сапог придется
Ему как раз: ведь, право, будет путь!
Но уж тогда никто не лезь с ногами —
Сейчас возьмем и вытурим пинками!

Джузеппе Джусти
Перевод Павла Ковалевского

Примечания переводчика:

1 — На носке — Калабрия; рубец вверху — Альпы, а шов посередине — Апеннины.

2 — Эпоха всемирного владычества Рима и его падение.

3 — Нашествия Остро-Готов, Ломбардов; потом Карл Великий, преемник Карла. Разделение Италии.

4 — Отдача папами корон Италии и разных областей на ленные владения. Карлу Прованскому, например, была дана власть и преобладание над Неаполем.

5 — Бежать на лошади блаженного Франциска — ироническое выражение ходьбы пешком с босыми ногами. Блаженный Франциск завещал своим ученикам величайшую простоту жизни, и монахи Францисканского ордена ходят босиком.

6 — Тщетные попытки германских императоров утвердиться в Италии.

7 — Медичи.

8 — Торговые республики: Венеция, Генуя, Флоренция, Пиза.

9 — Выпущенные куплеты касаются эпизодов истории Италии не столь общеизвестных, занимательных более для итальянца.

10 — Наполеон I.

11 — Национальные цвета отдельных государств Италии, до австрийских цветов включительно — желтого и черного (в Ломбардо-Венеции).