Стихотворение Альфреда де Мюссе «Декабрьская ночь» на языке оригинала (французском) и в трех переводах на русский язык.
La nuit de décembre
LE POÈTE
Du temps que j’étais écolier,
Je restais un soir à veiller
Dans notre salle solitaire.
Devant ma table vint s’asseoir
Un pauvre enfant vêtu de noir,
Qui me ressemblait comme un frère.
Son visage était triste et beau :
A la lueur de mon flambeau,
Dans mon livre ouvert il vint lire.
Il pencha son front sur sa main,
Et resta jusqu’au lendemain,
Pensif, avec un doux sourire.
Comme j’allais avoir quinze ans
Je marchais un jour, à pas lents,
Dans un bois, sur une bruyère.
Au pied d’un arbre vint s’asseoir
Un jeune homme vêtu de noir,
Qui me ressemblait comme un frère.
Je lui demandai mon chemin ;
Il tenait un luth d’une main,
De l’autre un bouquet d’églantine.
Il me fit un salut d’ami,
Et, se détournant à demi,
Me montra du doigt la colline.
A l’âge où l’on croit à l’amour,
J’étais seul dans ma chambre un jour,
Pleurant ma première misère.
Au coin de mon feu vint s’asseoir
Un étranger vêtu de noir,
Qui me ressemblait comme un frère.
Il était morne et soucieux ;
D’une main il montrait les cieux,
Et de l’autre il tenait un glaive.
De ma peine il semblait souffrir,
Mais il ne poussa qu’un soupir,
Et s’évanouit comme un rêve.
A l’âge où l’on est libertin,
Pour boire un toast en un festin,
Un jour je soulevais mon verre.
En face de moi vint s’asseoir
Un convive vêtu de noir,
Qui me ressemblait comme un frère.
Il secouait sous son manteau
Un haillon de pourpre en lambeau,
Sur sa tête un myrte stérile.
Son bras maigre cherchait le mien,
Et mon verre, en touchant le sien,
Se brisa dans ma main débile.
Un an après, il était nuit ;
J’étais à genoux près du lit
Où venait de mourir mon père.
Au chevet du lit vint s’asseoir
Un orphelin vêtu de noir,
Qui me ressemblait comme un frère.
Ses yeux étaient noyés de pleurs ;
Comme les anges de douleurs,
Il était couronné d’épine ;
Son luth à terre était gisant,
Sa pourpre de couleur de sang,
Et son glaive dans sa poitrine.
Je m’en suis si bien souvenu,
Que je l’ai toujours reconnu
A tous les instants de ma vie.
C’est une étrange vision,
Et cependant, ange ou démon,
J’ai vu partout cette ombre amie.
Lorsque plus tard, las de souffrir,
Pour renaître ou pour en finir,
J’ai voulu m’exiler de France ;
Lorsqu’impatient de marcher,
J’ai voulu partir, et chercher
Les vestiges d’une espérance ;
A Pise, au pied de l’Apennin ;
A Cologne, en face du Rhin ;
A Nice, au penchant des vallées ;
A Florence, au fond des palais ;
A Brigues, dans les vieux chalets ;
Au sein des Alpes désolées ;
A Gênes, sous les citronniers ;
A Vevey, sous les verts pommiers ;
Au Havre, devant l’Atlantique ;
A Venise, à l’affreux Lido,
Où vient sur l’herbe d’un tombeau
Mourir la pâle Adriatique ;
Partout où, sous ces vastes cieux,
J’ai lassé mon coeur et mes yeux,
Saignant d’une éternelle plaie ;
Partout où le boiteux Ennui,
Traînant ma fatigue après lui,
M’a promené sur une claie ;
Partout où, sans cesse altéré
De la soif d’un monde ignoré,
J’ai suivi l’ombre de mes songes ;
Partout où, sans avoir vécu,
J’ai revu ce que j’avais vu,
La face humaine et ses mensonges ;
Partout où, le long des chemins,
J’ai posé mon front dans mes mains,
Et sangloté comme une femme ;
Partout où j’ai, comme un mouton,
Qui laisse sa laine au buisson,
Senti se dénuder mon âme ;
Partout où j’ai voulu dormir,
Partout où j’ai voulu mourir,
Partout où j’ai touché la terre,
Sur ma route est venu s’asseoir
Un malheureux vêtu de noir,
Qui me ressemblait comme un frère.
Qui donc es-tu, toi que dans cette vie
Je vois toujours sur mon chemin ?
Je ne puis croire, à ta mélancolie,
Que tu sois mon mauvais Destin.
Ton doux sourire a trop de patience,
Tes larmes ont trop de pitié.
En te voyant, j’aime la Providence.
Ta douleur même est soeur de ma souffrance ;
Elle ressemble à l’Amitié.
Qui donc es-tu ? — Tu n’es pas mon bon ange,
Jamais tu ne viens m’avertir.
Tu vois mes maux (c’est une chose étrange !)
Et tu me regardes souffrir.
Depuis vingt ans tu marches dans ma voie,
Et je ne saurais t’appeler.
Qui donc es-tu, si c’est Dieu qui t’envoie ?
Tu me souris sans partager ma joie,
Tu me plains sans me consoler !
Ce soir encor je t’ai vu m’apparaître.
C’était par une triste nuit.
L’aile des vents battait à ma fenêtre ;
J’étais seul, courbé sur mon lit.
J’y regardais une place chérie,
Tiède encor d’un baiser brûlant ;
Et je songeais comme la femme oublie,
Et je sentais un lambeau de ma vie
Qui se déchirait lentement.
Je rassemblais des lettres de la veille,
Des cheveux, des débris d’amour.
Tout ce passé me criait à l’oreille
Ses éternels serments d’un jour.
Je contemplais ces reliques sacrées,
Qui me faisaient trembler la main :
Larmes du coeur par le coeur dévorées,
Et que les yeux qui les avaient pleurées
Ne reconnaîtront plus demain !
J’enveloppais dans un morceau de bure
Ces ruines des jours heureux.
Je me disais qu’ici-bas ce qui dure,
C’est une mèche de cheveux.
Comme un plongeur dans une mer profonde,
Je me perdais dans tant d’oubli.
De tous côtés j’y retournais la sonde,
Et je pleurais, seul, loin des yeux du monde,
Mon pauvre amour enseveli.
J’allais poser le sceau de cire noire
Sur ce fragile et cher trésor.
J’allais le rendre, et, n’y pouvant pas croire,
En pleurant j’en doutais encor.
Ah ! faible femme, orgueilleuse insensée,
Malgré toi, tu t’en souviendras !
Pourquoi, grand Dieu ! mentir à sa pensée ?
Pourquoi ces pleurs, cette gorge oppressée,
Ces sanglots, si tu n’aimais pas ?
Oui, tu languis, tu souffres, et tu pleures ;
Mais ta chimère est entre nous.
Eh bien ! adieu ! Vous compterez les heures
Qui me sépareront de vous.
Partez, partez, et dans ce coeur de glace
Emportez l’orgueil satisfait.
Je sens encor le mien jeune et vivace,
Et bien des maux pourront y trouver place
Sur le mal que vous m’avez fait.
Partez, partez ! la Nature immortelle
N’a pas tout voulu vous donner.
Ah ! pauvre enfant, qui voulez être belle,
Et ne savez pas pardonner !
Allez, allez, suivez la destinée ;
Qui vous perd n’a pas tout perdu.
Jetez au vent notre amour consumée ; —
Eternel Dieu ! toi que j’ai tant aimée,
Si tu pars, pourquoi m’aimes-tu ?
Mais tout à coup j’ai vu dans la nuit sombre
Une forme glisser sans bruit.
Sur mon rideau j’ai vu passer une ombre ;
Elle vient s’asseoir sur mon lit.
Qui donc es-tu, morne et pâle visage,
Sombre portrait vêtu de noir ?
Que me veux-tu, triste oiseau de passage ?
Est-ce un vain rêve ? est-ce ma propre image
Que j’aperçois dans ce miroir ?
Qui donc es-tu, spectre de ma jeunesse,
Pèlerin que rien n’a lassé ?
Dis-moi pourquoi je te trouve sans cesse
Assis dans l’ombre où j’ai passé.
Qui donc es-tu, visiteur solitaire,
Hôte assidu de mes douleurs ?
Qu’as-tu donc fait pour me suivre sur terre ?
Qui donc es-tu, qui donc es-tu, mon frère,
Qui n’apparais qu’au jour des pleurs ?
LA VISION
— Ami, notre père est le tien.
Je ne suis ni l’ange gardien,
Ni le mauvais destin des hommes.
Ceux que j’aime, je ne sais pas
De quel côté s’en vont leurs pas
Sur ce peu de fange où nous sommes.
Je ne suis ni dieu ni démon,
Et tu m’as nommé par mon nom
Quand tu m’as appelé ton frère ;
Où tu vas, j’y serai toujours,
Jusques au dernier de tes jours,
Où j’irai m’asseoir sur ta pierre.
Le ciel m’a confié ton coeur.
Quand tu seras dans la douleur,
Viens à moi sans inquiétude.
Je te suivrai sur le chemin ;
Mais je ne puis toucher ta main,
Ami, je suis la Solitude.
Alfred de MUSSET (1810-1857)
Декабрьская ночь
Когда я был еще дитей,
В обширной зале и пустой
Сижу я вечером, все спят…
Войдя неслышною стопой,
Весь в черном, мальчик сел со мной
Похожий на меня, как брат.
При слабом трепете огня
Взглянул он грустно на меня
И грустно голову склонил;
Всю ночь с участием в очах,
С улыбкой кроткой на устах
Он от меня не отходил.
Я покидал отцовский дом,
И живо помню: знойным днем,
Войдя в заглохший дикий сад,
Увидел я в тени ракит —
Весь в черном, юноша сидит,
Похожий на меня, как брат.
Куда идти мне — я спросил.
Он тихо лиру опустил
Й, сняв венок из диких роз,
Как друг, кивнул мне головой
И холм высокий и крутой
Мне указал на мой вопрос.
Когда любил я в первый раз —
До утра не смыкая глаз,
Тоской неведомой объят,
Я плакал… Вдруг передо мной —
Весь в черном, призрак роковой,
Похожий на меня, как брат.
Он меч держал в одной руке
И, как в ответ моей тоске,
Другою мне на свод небес
С тяжелым вздохом указал…
Моим страданьем он страдал,
Но, как видение, исчез.
На шумном пиршестве потом
Приподнял я бокал с вином,
И вдруг — знакомый вижу взгляд…
Смотрю: сидит в числе гостей
Один, весь в черном, всех бледней,
Похожий на меня, как брат.
Был миртовый венец на нем
И черный плащ, и под плащом
Багряной мантии клочки.
Со мной он чокнуться искал —
И выпал из моей руки
Неопорожненный бокал.
Я на коленях до утра
Всю ночь проплакал у одра,
Где мой отец был смертью взят;
И там, как вечная мечта,
Сидел, весь в черном, сирота,
Похожий на меня, как брат.
Он был прекрасен, весь в слезах,
Как ангел скорби в небесах:
Лежала лира на земле;
Он в багрянице был, с мечом,
В груди вонзенным, и с венцом
Колючих терний на челе.
Как верный друг, как брат родной,
Где б ни был я, везде за мной,
В глухую ночь и в ясный день,
Как демон на моем пути
Или как ангел во плоти,
Следила дружеская тень.
Усталый сердцем и умом,
Оставив родину и дом
И весь в крови от старых ран,
Пустился я в далекий путь,
Чтобы найти хоть где-нибудь
Самозабвения обман.
Куда ни проникал мой взор:
В величии громадных гор,
Среди смеющихся полей,
В уединении дубров,
В тревоге вечной городов
И в вечном ропоте морей;
Везде под сводом голубым,
За Горем старым и хромым
На вечной привязи бродя,
Где я, со всеми зауряд,
И сердце утомлял и взгляд,
Незримо кровью исходя;
В странах, куда летел душой
За вечно жаждущей мечтой
И где встречал я вечно то ж,
Что и бросал, стремившись вдаль,
И с чем расстаться было жаль, —
Других людей и ту же ложь;
Везде, где, встретив то же зло,
Сжимал руками я чело
И, будто женщина, рыдал;
Где рок безжалостной рукой
С души, как шерсть с овцы тупой,
Мечты последние срывал;
Повсюду, где лежал мой путь
И где забыться и уснуть,
Хоть навсегда, я был бы рад, —
Везде, как призрак роковой,
Весь в черном, странник шел за мной,
Похожий на меня, как брат.
………………………..
………………………..
Но кто ты, спутник мой, с которым неизбежно
Судьба меня свела?
Я вижу по твоей задумчивости нежной,
Что ты не гений зла:
В улыбке и слезах терпимости так много,
Так много доброты…
При взгляде на тебя я снова верю в бога
И чувствую, что мне над темною дорогой
Сияешь дружбой ты.
Но кто ты, спутник мой? В моей душе читая,
Как добрый ангел мой,
Ты видишь скорбь мою, ничем не облегчая
Тернистый путь земной;
Со мной без устали дорогою одною
Идешь ты двадцать лет:
Ты улыбаешься, не радуясь со мною,
Ты мне сочувствуешь безвыходной тоскою, —
О, кто ты? Дай ответ!
Зачем всю жизнь тебя, с участием бесплодным,
Мне видеть суждено?
— Ночь темная была, и ветер бил холодным
Крылом в мое окно;
Последний поцелуй на бедном изголовьи
Еще, казалось, млел…
А я уж был один, покинутый любовью,
Один — и чувствовал, что, весь омытый кровью,
Мир сердца опустел…
Мне всё прошедшее ее напоминало:
И прядь ее волос,
И письма страстные, что мне она писала,
Исполненные слез;
Но клятвы вечные в ушах моих звучали
Минутной клятвой дня…
Остатки счастия в руках моих дрожали,
Теснили слезы грудь и к сердцу подступали…
И тихо плакал я.
И, набожно свернув остатки, мне святые,
Как заповедный клад,
Я думал: вот любовь и грезы золотые
Здесь мертвые лежат…
Как в бурю мореход, не видящий спасенья,
На злую смерть готов,
Тонул в забвеньи я и думал: прах и тленье!
Листок, клочок волос спаслися от забвенья,
Чтоб пережить любовь!
Я приложил печать; всё прошлое покорно
Я ей хотел отдать…
Но сердце плакало — и верило упорно
Ее любви опять…
О безрассудный друг! ребенок вечно милый,
Ты вспомнишь обо всем.
Зачем, о боже мой! когда ты не любила,
Зачем рыдала ты и ласками дарила,
Пылавшими огнем?
Ты вспомнишь, гордая, забытые рыданья,
Рыдать ты будешь вновь,
И в гордом сердце вновь проснется, как страданье,
Погибшая любовь;
Прости — ты в гордости найдешь успокоенье, —
Прости, неверный друг!
Я в сердце схоронил минувшие волненья,
Но в нем осталися заветные биенья,
Чтоб жить для новых мук.
Вдруг что-то черное в глазах моих мелькнуло
И в тишине ночной
Как будто пологом постели шевельнуло…
Мой призрак роковой,
Весь в черном, на меня смотрел обычным взглядом.
Но кто ты, мой двойник?
Как вещий ворон, ты ко мне подослан адом,
Чтоб в бедствиях меня, как смерть, со мною рядом
Пугал твой бледный лик!
Мечта ль безумца ты? мое ли отраженье?
Быть может, тень моя?
Зачем ты следуешь за мною, привиденье,
Где ни страдаю я?
Кто ты, мой бедный гость, сдружившийся с тоскою,
Свидетель скрытых мук?
За что ты осужден идти моей стезею?
На каждую слезу ответствовать слезою?
Кто ты, мой брат, мой друг?
………………………..
………………………..
ВИДЕНИЕ
О мой брат! не злой я гений,
Не из горних я селений;
Но один у нас отец.
Те, кого я посещаю,
Я люблю их — и не знаю,
Где их бедствиям конец.
В мире братья мы с тобою:
Ты бесстрастною судьбою
Вверен мне от детских дней.
За тобой пойду я всюду,
Ты умрешь — я плакать буду
Над могилою твоей.
Не могу тебе сжать руку;
Усладить не в силах муку
И страдания любви;
Но я старый друг печали,
И меня, — как прежде звали, —
Одиночеством зови.
Альфред де Мюссе
Перевод Василия Степановича Курочкина
Декабрьская ночь
ПОЭТ
Однажды, полночью, тайком
Читал я в детстве. Все кругом
Поверглось в сонное молчанье —
И вдруг за стол присел со мной,
Подобный мне, как брат родной,
Ребенок в черном одеяньи.
Лицом он грустен был, но мил,
Он лоб на руку мне склонил
И в книге стал читать со мною:
Всю ночь за книгой, при огне,
Он был со мной наедине
И тихо скрылся пред зарею.
Уж было мне пятнадцать лет,
Когда в лесу, теряя след,
На глушь наткнулся я в мечтаньи, —
Вдруг отрок встретился со мной,
Подобный мне, как брат родной,
В знакомом черном одеяньи.
Он лютню нес в руке одной,
Цветы шиповника — в другой
И мне кивнул, как друг старинный;
Я у него спросил мой путь,
Он указал мне — повернуть
К холму над смежною долиной.
Когда узнал я жар любви
И слезы первые мои
Я лил при первом испытаньи,—
Внезапно рядом сел со мной,
Подобный мне, как брат родной,
Мой сверстник в черном одеяньи.
В немой печали и тоске,
Сжимая меч в одной руке,
Другую — к небу он направил…
Он будто сам со мной страдал,
Но только вздох один издал
И в миг, как сон, меня оставил.
В разгульной юности моей,
Когда на пиршестве друзей
Я взял бокал для возлиянья, —
Внезапно сел передо мной,
Подобный мне, как брат родной,
Товарищ в черном одеяньи.
На нем был миртовый венок,
И ветхий пурпура кусок
Он тряс под мантиею черной;
Он исхудалою рукой
Своим бокалом тронул мой,
И мой — упал, в руке покорной…
Я помню, в тот ужасный миг,
Как умер мой отец-старик,
Приник я к мертвому с рыданьем, —
И сирота поник со мной,
Подобный мне, как брат родной,
Покрытый черным одеяньем.
Слезами взор его блестел,
Венок терновый он имел
В тени кудрей… Как скорби жало,
Вонзен был меч в его груди,
И пурпур был его в крови,
И лютня на земле лежала.
Запомнил живо я его,
И в дни страданья моего
Всегда, везде он мне являлся.
То демон или ангел был,
Не знал я — но его любил:
Он другом нежным мне казался.
Когда, усталый зло терпеть,
Чтобы ожить иль умереть,
Покинул берег я отчизны;
Когда поспешно я бежал
И всюду новых сил искал,
Просил надежд у новой жизни, —
Под небом стран, где я бродил,
Где взор и сердце утомил
В безостановочном побеге;
Где хромоногая тоска,
Как отжилого старика,
Меня влекла в своей телеге;
Где тайну жизни я ловил
И всюду только находил
Лишь давних призраков туманы;
Где вновь, не живши, я встречал,
Опять все то же, что видал:
Людей, их злобу и обманы…
Везде, где вдоль больших дорог
Слезою я смочил платок,
Где раздались мои рыданья;
Где, как ягненок, здесь и там,
Свой пух роняет по кустам, —
Я тратил сердца дарованья;
Везде, где грустно я мечтал,
Везде, где смерти я желал,
Везде, где я земли касался, —
Везде несчастный предо мной,
Подобный мне, как брат родной,
В одежде черной появлялся.
О, кто же ты, кого везде и неизбежно
На жизненном пути мне суждено встречать?
Твой взор задумчивый исполнен грусти нежной
И злобным гением нельзя тебя назвать.
Улыбка мне твоя преподает терпенье,
О сожалении — слеза мне говорит;
Встречаяся с тобой, я верю в Провиденье,
Твои страдания близки моим мученьям
И дружба тихая в тени твоей сквозит.
Кто ж ты? Не знаю я, но ты не ангел света:
Ни разу не пришел ты зло предупредить,
Ни разу в бедствии не подал мне совета
И молча дозволял судьбе меня губить;
В улыбке сдержанной со мной не веселился,
Утешить не умел участием своим,
За целых двадцать лет, что ты за мной влачился,
Себя ты не назвал и мне ты не открылся —
Зачем бы так робел небесный серафим?
И вот, почти сейчас, в сегодняшний же вечер
Ты был со мной опять. — Как ночь была темна!
Как грозно бушевал и рвался в окна ветер!..
Я был тат одинок на ложе, где она
Недавно ласкою своей меня дарила,
Еще на ложе том все молвило о ней,
Осиротелое, — оно не вдруг остыло…
Я думал, как легко она меня забыла,
Как с ней оборвалась и часть души моей!
Я перечитывал последние посланья
И любовался я обрезками кудрей,—
И вот вы, вечные, я думал, обещанья,
Мне подарившие так мало ясных дней!
В остатках милых тех как будто бы витаем
Еще недавняя счастливая пора:
Вот слезы сердца как бесследно исчезают, —
Глаза те самые их завтра не узнают,
Которые с мольбой их пролили вчера!
Я в связку уложил, хранимые в завете,
Следы летучие блаженства моего,
И я сказал себе, что здесь, на этом свете,
Едва ль не прядь волос живучее всего!
И как теряется в волнах кипучих моря
Покинутый пловец, не видя берегов,
Так, потерявшийся в забвении и горе,
Теперь оплакивал один я, на просторе,
Свою безвременно погибшую любовь.
Уж я над лентою занес сургуч кипящий,
Чтоб связку ценную неверной отослать —
Меня остановил вдруг сердца стон молящий:
Я горя своего не мог еще понять…
О, безрассудное и гордое созданье,
Ты не хотела знать, но вспомнишь ты меня!
Что значили твои недавние рыданья
И слезы, и тоска, и спертое дыханье?
Ужель — притворный пыл, без тайного огня?
Ты плакала, и знай — еще ты плакать будешь!
Меж нами тень твоя невидимо живет
И, оттолкнув меня, — меня ты не забудешь:
Разлука на тебя всем бременем падет!
Уйди, оставь меня и унеси с собою
Довольство гордое на сердце ледяном!
Еще в груди моей есть сердце молодое,
Оно не замолчит, пронзенное тобою,
И много новых ран поместится на нем.
Увы! не всем тебя природа одарила,
Хоть образ ласковый волшебно убрала,
Всегда своей красой ты тешиться любила,
Жалеть же и прощать вовек ты не могла.
Уйди… оставь меня… иди своей дорогой
И пепел прошлого по ветру ты рассей!
Я счастие найду и в жизни одинокой…
Иль нет! Скажи, зачем ты стала мне далекой?
Зачем тебя здесь нет в безмолвии ночей?
Но вновь по воздуху мелькнуло тени нежной
Дрожанье слабое — и вновь передо мной
Явился ты, мой гость, мой спутник неизбежный,
Портрет задумчивый, печальный призрак мой!
Кто ж ты? — Летучий сон? Мое ли отраженье?
Чего ты требуешь, что хочешь от меня?
Зачем следишь за мной, не зная утомленья?
Мой брат таинственный, безмолвное виденье,
Откройся ж, наконец, и назови себя.
ВИДЕНЬЕ.
Я разрешу твои сомненья:
Мы дети матери одной,
Не ангел я хранитель твой,
Но также и не ангел мщенья.
На кратком жизненном пути
Не знаю сам, куда пойти
Придется тем, кого люблю я.
Не бог, но и не демон я,
И верно назвал ты меня,
Безмолвным братом именуя;
Тебя всю жизнь я прослежу,
К порогу смерти провожу
И сяду над твоей могилой.
Я друг в дни скорби и тоски,
Но не подам тебе руки:
Я — одиночество, мой милый!
Альфред де Мюссе
Перевод Сергея Аркадьевича Андреевского
Декабрьская ночь
Однажды, в детстве, после школы,
я в нашей зале невеселой
один читал на склоне дня;
вошел и сел со мною рядом
ребенок в черном, с кротким взглядом,
как брат, похожий на меня.
Склонясь, печальный и прекрасный,
к свече, пылающей неясно,
он в книгу стал глядеть со мной;
к моей руке челом прижался
и до рассвета так остался —
в мечтах, с улыбкою немой.
В мое пятнадцатое лето
по вереску в дубраве где-то
однажды брел я наугад;
прошел и сел в тени древесной
весь в черном юноша безвестный,
похожий на меня, как брат.
Я у него спросил дорогу;
держал он лютню и немного
шиповника в пучок связал;
с очаровательным приветом,
слегка оборотясь, букетом
на ближний холм он показал.
Во дни слепой сердечной жажды
я у огня рыдал однажды,
измену первую кляня;
поближе к трепетному свету
сел кто-то, в черное одетый,
как брат, похожий на меня.
Дышал он сумрачной тоскою;
он твердь указывал рукою,
в другой руке блестел кинжал,
он знал мои глухие думы,
но испустил лишь вздох угрюмый
и, как видение, пропал.
Во дни, когда, гуляка вольный,
подняв бокал, под гул застольный,
любому тосту был я рад,-
одетый в черное, нежданно,
сел рядом собутыльник странный,
похожий на меня, как брат…
Он плащ стряхнул, на тощем теле
лохмотья пурпура висели,
и был он в миртовом венке,-
симво’л бесплодья, он склонился;
мы чокнулись, бокал разбился
в моей трепещущей руке.
А год спустя, порой ночною,
лежал недвижно предо мною
отец мой, вечностью объят;
у ложа смертного покорно
сел сирота в одежде черной,
похожий на меня, как брат.
Глядел он влажными очами,
увит терновыми шипами,
как ангел, нежен и уныл;
и лютня на земле лежала,
и в грудь вошел клинок кинжала,
и пурпур цвета крови был.
Его запомнил я так ясно,
что после в жизни я всечасно,
повсюду — узнавал его;
поистине то — призрак странный,
друг пасмурный и безымянный,
не демон и не божество.
Когда же, не стерпев страданья,
задумав дальние скитанья,
чтоб смерть найти иль вновь расцвесть,
я вышел из родного края,
нетерпеливо настигая
надежды призрачную весть, —
на склонах Пизы, в Апеннинах,
на Рейне, в Кельне, и в долинах
пологих Ниццы, и тиши
дворцов Флоренции священной,
в шале, стареющих смиренно
в альпийской горестной глуши,
и в Генуе, в садах лимонных,
в Вевэ, меж яблоней зеленых,
и в атлантическом порту,
и в Лидо, на траве могильной,
где Адриатика бессильно
лобзает хладную плиту, —
повсюду, где, среди простора,
оставил сердце я и взоры,
терзаясь раной роковой;
повсюду, где хандра хромая,
на посмеянье выставляя,
меня тащила за собой;
повсюду, где, тоской суровой
тоскуя по отчизне новой,
я шел за тенью снов моих;
повсюду, где, пожив так мало,
я видел все, что сердце знало, —
все ту же ложь личин людских;
повсюду, где в пустыне пыльной
я, словно женщина, бессильно
рыдал, закрывшись рукавом;
повсюду, где в лесу тернистом
душа цеплялась шелковистым,
легко теряемым руном;
повсюду, где дрема долила,
повсюду, где звала могила,
повсюду, где коснулся я
земли, — садился при дороге,
весь в черном, человек убогий,
как брат, похожий на меня.
Откройся мне, ты, знающий все дали,
все колеи моих дорог!
Так скорбен ты, что я могу едва ли
в тебе признать мой злобный рок.
В твоей улыбке кротости так много,
так сердобольно слезы льешь…
Когда ты здесь, любовно чую Бога;
твоей тоске близка моя тревога,
на образ дружбы ты похож.
Но кто же ты? Не ангел, Богом данный,
руководитель душ людских.
Вот мучусь я, но ты — и это странно! —
молчишь при виде слез моих.
Я двадцать лет знаком с твоею властью,
неведомое существо,
меня жалеешь, но твое участье
не греет; улыбаешься, но счастья
не разделяешь моего.
Сегодня вновь явился ты ко сроку;
лилась ночная темнота,
крылом в окно бил ветер одиноко,
моя печаль была пуста:
но там остался отпечаток томный,
еще лобзанья жар тая;
и думал я о страсти вероломной,
и медленно, подобно ткани темной,
рвалась на части жизнь моя.
Собрал я письма, прядь волос — обломки
любви недавней, — все собрал;
и голос прошлого, не в меру громкий,
пустые клятвы повторял.
Прелестный прах, не смея с ним расстаться,
я гладил, трепетен и тих.
Плачь, сердце, плачь! Слезами напитаться
поторопись! Ведь завтра, может статься,
ты не узнаешь слез своих.
Я завернул остатки счастья эти
в обрывок бурого сукна.
Среди недолговечного на свете,
пожалуй, прядь волос вечна.
Как бы в подводный сумрак погруженный,
я глубь забвения пытал;
мой лог терялся в этой тьме бездонной,
я над моей любовью погребенной,
над бледным счастием рыдал.
И вот уже сургуч я выбрал черный,
чтоб запечатать нежный клад,
еще не веря, в скорби непокорной,
что я отдам его назад.
Ты слабая, надменная, слепая,
былого не сорвешь с себя!
О Господи, зачем же ложь такая?
Как страстно задыхалась ты, рыдая,
зачем рыдала — не любя?
Да, ты грустишь, томишься, но меж нами —
преграда прихоти твоей.
Ну что ж, прощай! Ты будешь со слезами
считать часы пустых ночей.
Уйди, уйди! В холодный сон гордыни
твоя душа погружена…
Моя же не стареет и не стынет,
и кроме горя, узнанного ныне,
немало мук вместит она.
Уйди, уйди! Не все от полновластной
природы получила ты,
увы, дитя, ты хочешь быть прекрасной —
что красота без доброты?
Пускай судьба тебя уносит мимо,
моей души ты не взяла…
Развей золу любви неповторимой…
Как я любил, и как непостижимо,
что ты любила и ушла!
Но вдруг в ночи как будто тень мелькнула,
затрепетала по стене,
по занавеске медленно скользнула
и села на постель ко мне.
О, кто ты, образ бледный и печальный,
одетый в черное двойник?
Чего ты ищешь здесь, паломник дальний?
Иль это сон, иль в глубине зеркальной
я отражением возник?
О, кто ты, спутник юности обманной,
упорный, призрачный ходок?
Зачем тебя я вижу постоянно
средь мрака, где мой путь пролег?
О, соглядатай скорби и заботы!
За что ты, горестная тень,
осуждена считать все повороты
моей стези? О, кто ты, брат мой, кто ты,
являющийся в черный день?
Видение (отвечает)
Друг, мы — дети единого лона.
Я не ангел, к тебе благосклонный,
я не злая судьбина людей.
Я иду за любимыми следом, ,
но, увы, мне их выбор неведом,
мне чужда суета их путей.
Я не Бог и не демон крылатый;
но ты дал мне название брата,
и название это верней.
Где ты будешь, там буду я рядом
до последнего дня — когда сяду
я на камень могилы твоей.
Небо сердце твое мне вручило.
Я хочу, чтоб ко мне приходила
без боязни кручина твоя.
Я с тобой не расстанусь. Но помни,
прикоснуться к тебе не дано мне:
о мой друг, одиночество я.
Альфред де Мюссе
Перевод Владимира Владимировича Набокова
